Ход убийцы. Cобрание сочинений в 30 книгах. Книга 29

– Остальные гости…

– Этот же яд обнаружен во всех тарелках, но в очень слабой концентрации. Два человека, которые терпеть не могут баклажаны, остались здоровы – полиция подняла их с постели час назад, чтобы задать несколько вопросов.

– Твой вывод? – сказал я. – Кто-то намеренно свалил Михаэля, желая при этом изобразить, что салат был просто испорчен, и потому пострадали все?

– Не знаю… – протянул Сингер. – Видишь ли, человек, который хотел отравить Михаэля, должен был быть уверен, что вскрытия производиться не будет, иначе любая экспертиза немедленно покажет, что это не было обычное пищевое отравление.

– Чепуха, – сказал я. – Убийца не мог быть в этом уверен. Скорее наоборот: он должен был точно знать, что вскрытие будет назначено – как же иначе? Смерть от пищевого отравления – это скандал. Откуда могли попасть в салат пищевой токсин?

Сингер пожал плечами.

– Просроченный срок годности, – сказал он. – Ошибка в технологии… Все это маловероятно, но не исключено.

– Надеюсь, – продолжал я, – Хутиэли не станет обвинять фирму-производитель… Кстати, кто это?

– «Салатей Моцкин», солидная фирма, просто невероятно, чтобы они могли допустить такой прокол. Нет, Цви, как ни увиливай от такого предположения, ясно: салат отравил кто-то из гостей Левингеров. Кто-то, кто мог иметь материальную выгоду от смерти Михаэля. Ведь все знали о выигрыше, собрались специально, чтобы отпраздновать это событие.

– Ты, конечно, собрал сведения о гостях…

Сингер полез в боковой карман пиджака и вытащил свой знаменитый блокнот, при виде которого у меня обычно появлялось желание вызвать специалиста-криптографа. Значки, которыми Сингер записывал показания свидетелей и собственные наблюдения, мог расшифровать только он сам, да и то, по-моему, не всегда, а лишь при ярком освещении. Это не было стенографией – дело в том, что Сингер каждый раз пользовался новыми значками, а порой одно и то же слово обозначал пятью разными знаками, по ходу чтения разбираясь, что он имел в виду. Кажется, его рукой вела чистая интуиция – это был какой-то неизвестный науке и противоречивший здравому смыслу способ запоминания, точнее – способ напоминания самому Сингеру о том, как и в какой последовательности происходили события, обозначенные им теми или иными значками.

– В один прекрасный день, – сказал я, наблюдая, как Сингер переворачивает страницы и вглядывается в символы, пытаясь понять их содержание, – в один прекрасный для преступника день ты не сумеешь прочитать свои записи, и на этом твоя карьера закончится.

– Ты просто завидуешь, что сам не способен придумать для себя такую же эффективную систему, – отпарировал Сингер.

– Да? – скептически сказал я. – Ну-ка, что означает вот этот значок, похожий на курицу, подвешенную вверх лапами?

– Понятия не имею, – признался Сингер. – Я же тебе сто раз объяснял, что каждый знак сам по себе не означает ничего и не наводит ни на какие ассоциации. Но, когда я смотрю их подряд, от первого знака до последнего, интуиция подсказывает все, что я хотел вспомнить и… Цви, ты будешь слушать или…

– Буду слушать, – вздохнул я, – хотя каждый раз у меня возникает впечатление, что ты все это придумываешь на ходу, чтобы создать видимость работы.

– Я хотя бы раз ошибся?

– Нет, – признал я, – но когда-нибудь от вида твоей записной книжки инспектора Хутиэли хватит удар, и ты будешь признан виновным в непредумышленном убийстве полицейского при исполнении им служебных обязанностей. Срок от пяти лет до пожизненного.

– Рад, – сказал Сингер, – что ты говоришь об инспекторе, а не о себе самом.

– У меня крепкие нервы, – усмехнулся я. – Итак, что тебе удалось узнать о гостях Левингеров?

– На вечеринке присутствовало восемь человек, включая Хузмана. Три пары и некая молодая особа по имени Дорит, которую позвали, как я понял, для того, чтобы Хузману было на кого положить глаз. Лет двадцати пяти, красивая девица, работает в Тель-Авивском отделении министерства строительства, подшивает какие-то бумаги, на большее вряд ли способна. С Левингерами знакома около года, в дом приглашена впервые, о выигрыше узнала из газет. На Хузмана внимания не обращала, зато весь вечер не сводила взгляда с хозяина, чем вызвала неоднозначную реакцию со стороны Сары.

– Какой значок означает эту реакцию? – с подозрением спросил я.

– Неважно, – сказал Сингер и перевернул страницу.

– Далее, – продолжал он. – Семейная пара Бреннеров – Алон и Хава. Около тридцати пяти. Алон – художник, причем довольно известный, картины его неплохо продаются, а жена его Хава – специалист по макияжу, работает в Салоне красоты, что на улице Герцль в Нетании. С Левингерами знакомы лет пять, если не больше. Встречаются часто, не реже двух-трех раз в месяц, обычно выезжают на природу – кабаб, музыка и все такое. Никаких финансовых отношений с Левингерами не имели.

– Пустой номер, – сказал я.

– Согласен. Вторая пара – двоюродный брат Сары Абрахам и его жена Лиора. Абрахам и Сара, можно сказать, вместе воспитывались, потому что их родители – отец Сары и мать Абрахама были очень близки, как говорят, не разлей вода, оба умерли, к сожалению… Абрахаму первому Сара сообщила радостную весть о выигрыше в ЛОТО. И Абрахам, кстати, единственный, кто мог реально рассчитывать на материальную помощь со стороны шурина. У него свой небольшой заводик по производству штор, и дела в последнее время шли не очень хорошо. Лиора, жена Абрахама, не работает, воспитывает четверых детей.

– Если этот Абрахам мог рассчитывать на помощь шурина, то смерть Михаэля была ему не нужна, – сказал я. – Пустой номер.

– Ну… Допустим. Третья пара – Авигдор Хацофе и Шуля Бройдер. Живут вместе пятый год, но официально мужем и женой не являются. Дело в том, что Шуля не еврейка, точнее еврейка по отцу, он приехал из Румынии, а мать у нее настоящая румынка. Приехали в страну, когда Шуле было года три или четыре. Гиюр мать Шули не проходила.

– Это имеет значение для дела? – перебил я.

– В общем-то, нет, я полагал, что тебе…

– Пропусти.

– Хорошо… С Левингерами эта пара знакома относительно недавно, Авигдор заказывал в фирме Михаэля какую-то программную систему… Отношения были теплыми, но назвать их дружественными нельзя.

Сингер захлопнул блокнот.

– Определим свою задачу, – сказал я. – Наш клиент – Хузман, и наш гонорар прямо определяется количеством денег, которые удастся найти и вернуть законному хозяину. Меня абсолютно не волнует, кто и почему убил Михаэля Левингера, если это сделал не Хузман. Если это дело рук Хузмана, то заниматься поисками денег бессмысленно, гонорар все равно выплачен не будет. Поэтому первый вопрос, который может оказаться и последним: убил ли Хузман своего друга Михаэля. Твои соображения.

– Не вижу ни малейшего смысла, – пожал плечами Сингер. – Хузман уверен, что Михаэля кто-то похищал, и что деньги сейчас у преступников. Единственный, кто мог дать о них хоть какую-то информацию, – это Михаэль. Хузман хотел вернуть назад свою долю, значит, был уверен, что мы непременно захотим поговорить с Левингером. Нет, не думаю, что Хузман мог пойти на это нелепое убийство, тем более, что он был взволнован, ты сам видел, он просто не сумел бы все это организовать, да и времени у него не оставалось. Если, конечно, он не разыграл перед нами спектакль.

– Мог разыграть? – поинтересовался я.

– Нет, – отрезал Сингер. – Я с ним говорил больше часа. Он не актер.

– Хорошо, – сказал я. – Будем исходить из предположения, что Хузман не убивал Левингера. Второе: деньги во время вечеринки все еще находились в доме Левингеров. Мог ли кто-нибудь из гостей их обнаружить? Например, тот же Хузман? Увидел странные чемоданы, открыл…

– Чепуха. Денег в доме не было и быть не могло. Полиция все перерыла, никаких чемоданов с деньгами, иначе я бы знал.

Уверенность Сингера показалась мне, честно говоря, немного преувеличенной. Обнаружив чемоданы, Хутиэли мог постараться скрыть этот факт в интересах следствия.

– В таком случае рабочая версия такова, – сказал я. – Сара и Михаэль не желают делиться выигрышем с Хузманом и разыгрывают перед ним спектакль с похищением. Удрученный Хузман обращается ко мне. Левингер устраивает торжество по случаю выигрыша, и его убивают, имитируя пищевое отравление. Деньги в доме не обнаружены. Полиция непременно заинтересуется этим обстоятельством, Хутиэли вытрясет из Сары, где она с Михаэлем держали деньги, поскольку инспектор ведь тоже будет предполагать, что именно деньги стали причиной убийства. О пресловутом похищении, как и том, что половина выигрыша принадлежала Хузману, Хутиэли пока ничего не знает. Я не берусь проследить за ходом мысли инспектора, но не буду удивлен, если после похорон Михаэля он задержит Сару по подозрению в убийстве собственного супруга. По сути, ведь только она выиграла от его смерти. И именно она, будучи хозяйкой дома, могла отравить что угодно. И – кстати – перепрятать чемоданы. Я логично рассуждаю?

– Вполне. Гостей ты уже сбросил со счетов?

– По-моему, ты тоже. Никто из них не знал, что Левингеры получили деньги наличными. Никто из них ничего не выигрывал в случае смерти Михаэля. Отравить салат мог, видимо, любой, в том числе и кто-то из гостей – достаточно было улучить момент, остаться в кухне одному, высыпать в посуду с салатом этой дряни и перемешать. Дело десяти секунд.

– Опасно, могли увидеть.

– Могли, но кто-то же сделал это… Но чего не мог сделать никто: это отравить смертельной дозой яда именно ту порцию салата, которая оказалась в тарелке Михаэля.

– Почему – никто?

– Потому, что, я полагаю, Михаэль сам положил порцию салата в свою тарелку. И съел.

– Порцию могла положить в тарелку мужа Сара, этот вариант ты исключаешь?

– Нет. Могла, конечно. Или другая женщина, сидевшая за столом рядом с Михаэлем.

– Тебе известно, в каком порядке сидели гости?