Синдром Дао

Меня словно саданули в солнечное сплетение и одним сокрушительным ударом лишили способности дышать. Я стоял точно в вакууме, силясь сделать вдох, а по моим щекам в два ручья лились слезы гнева, обиды и бесконечного отчаяния. Я чувствовал, что если сию минуту что-нибудь не сделаю, то меня разорвет на части и я разлечусь по квартире, как осколки гранаты.

Не знаю, что мною в тот момент двигало, но я помчался в ванную и схватил машинку для стрижки волос. Повинуясь какому-то истеричному внутреннему порыву, я поднес ее к голове – и одна за другой на пол стали падать темные пряди. Потом я взял отцовский станок для бритья и довел новый имидж до совершенства. Взмахнув в последний раз лезвием, я нечаянно оцарапал кожу на макушке. Тут же выступила большая темна-красная капля, за ней другая, и по виску стала медленно стекать струйка густой крови.

Я с сумрачным упоением уставился на свой лысый череп и внезапно изменившиеся черты лица. Чем дольше я всматривался в странное, не слишком располагающее к себе существо, тем больше чувствовал, что это даже не мое отражение, а скорее образ некой свободы. Однако не той праздничной и радостной свободы, к которой я стремился. Этой свободе не была присуща красота – ее черты удручали своей уродливостью. В них прочитывался мотив разрушения, к которому меня неумолимо потянуло. Эта свобода требовала жертвенной крови – не чужой, так собственной. Ее удел был – наслаждаться самоистязанием и издеваться над другими. И еще ей страшно хотелось мстить.

Выйдя из ванной, я с мрачной решимостью направился в отцовскую спальню и вынул из его прикроватной тумбочки огромную кипу приветственных адресов, почетных грамот и юбилейных поздравлений. Все они были написаны «под копирку» – безликими, лицемерными фразами, а суровые партийные товарищи, вероятно, зачитывали их с неизменной мертвяцкой улыбкой на устах. Отец хранил эту макулатуру десятки лет и необыкновенно ею гордился. Это была самая большая святыня его жизни, и именно на нее я осмелился посягнуть.

Одну за другой я вынимал хвалебные бумажки из пафосных кожаных переплетов и безжалостно рвал – не на мелкие кусочки, но так, чтобы склеить было уже невозможно. Я не успокоился, пока полностью не уничтожил эту казенную хренотень и, подобно сеятелю, не раскидал бренные останки по всей комнате. Переплеты же я небрежно свалил в кучу на пол: без своего поруганного содержимого они не представляли никакой ценности, и совершать над ними акт вандализма не было смысла.

Потом я пошел в гостиную и сел в кресло с какой-то книгой в руках. Я просидел неподвижно несколько часов подряд, пока не услышал звук ключа в замке. Но и тогда не шелохнулся: я готовился к страшному, небывалому скандалу, и мне нужны были все силы, чтобы впервые в жизни дать отцу отпор. Я чувствовал, что настало время «борьбы за независимость». Мне было плевать, чем закончится схватка. Главное – действовать.

Отец по обыкновению пошел в спальню, даже не посмотрев в мою сторону. Некоторое время оттуда не доносилось ни звука, когда же послышались его тяжелые шаги, я весь сжался. Но у меня хватило сил, чтобы не отвести взгляда, когда отец появился передо мной с грудой бумажного хлама. Он выглядел до крайности потерянным, если не сказать убитым. Вместо воплей и угрожающих жестов, к которым я готовился, он сказал жалким голосом:

– Зачем ты это сделал? Ты же уничтожил всю мою жизнь.

– А ты зачем это сделал? – с вызовом спросил я, кивнув в сторону мусорного ведра с остатками фотографий. – Ты тоже уничтожил всю мою жизнь.

– Сын, ты не понимаешь, – сокрушенно качая головой, произнес он. – Эти адреса – самое ценное, что у меня есть… Было.

– Самое ценное, что у тебя есть – это я, – хмуро возразил я. – И ты тоже этого не понимаешь. Никогда не понимал.

– Я тебя ненавижу, – тихо сказал отец, и из глаз его покатились слезы. – Я тебя так измочалю, что ты неделю не сможешь на ногах стоять.

– Только попробуй, – сказал я и сжал кулаки. – Даю честное пионерское: я пойду в милицию и напишу заявление. А если тебя не посадят, ночью собственноручно перережу тебе горло. Это говорю я, твой сын, к которому ты никогда в жизни не обращался по имени.

– Будь ты проклят, – упавшим, каким-то стариковским голосом произнес отец и, молча развернувшись, побрел обратно в свою нору.

– Сам пошел в задницу, – громко сказал я ему вслед и ушел к себе.

Тогда мне показалось, что я одержал победу – только вот было ли это на самом деле так?..

***

Не знаю, сколько времени я провел в пещере с закрытыми глазами, погруженный в картины прошлого. Выйдя наконец из транса, я обнаружил, что вокруг стоит кромешная тьма. Я с трудом поднялся на затекших ногах и, нащупывая пальцами стены, сделал несколько неуверенных шагов к выходу. Когда моя правая рука уперлась в черную пустоту, я понял, что уже нахожусь снаружи. «Вот так положеньице, – растерянно подумал я, крепко цепляясь другой рукой за неровную стену, – и как же мне отсюда спускаться?» Как назло, луна, ярко светившая все предыдущие ночи, сейчас полностью скрывалась за тучами – не было видно ни зги. По такой темноте нечего было и думать совершать спуск, однако и ночевать в пещере совсем не хотелось. Мало ли, может, змеи, пауки и недобрые летучие мыши как раз сейчас выползают из нор и начинают охотиться на запоздалых путников.

Вздрогнув при мысли об этих тварях, я поскорее вытащил телефон, включил фонарик и направил луч света на каменные стены. Луч был совсем хилый, углы пещеры оставались в полумраке, но, слава богу, никакой живности я не заметил. Однако если света фонарика не хватало даже на два метра, то уж для освещения горного склона он точно не годился – при малейшей оплошности я мог полететь вниз и на сей раз не отделаться легким испугом. А если бы даже мне посчастливилось удачно спуститься, то как же найти дорогу в деревню? По пути сюда было несколько поворотов – без зрительного ориентира я мог запросто уйти неизвестно куда и заблудиться в лесу.

Я снова сел на пол – на этот раз прислонившись к стене и вытянув гудящие ноги перед собой. Попытался было набрать номер Сун Лимин и вызвать ее на подмогу, но связь отсутствовала. «Ну что ж, – сказал я сам себе, – ночевать в горной пещере тебе еще не доводилось – почему бы не попробовать? В конце концов, учишься на даоса, так потренируйся выживать в экстремальных условиях. Расслабься и получи удовольствие!»

Я прикрыл веки и вскоре задремал. Перед глазами начали мельтешить образы, как обычно бывает перед погружением в глубокий сон. Потом возникли какие-то звуки, голоса, над ухом раздалось ненавязчивое меканье. Я даже усмехнулся сквозь полудрему: что только не придумает мозг спящего, чтобы повеселить его. Вслед за первым «ме-е-е» раздалось второе. Оно перекрыло все остальные звуки и прозвучало так явственно, что я вздрогнул и открыл глаза.

У входа в грот стояла коза и единственным «словом», отпущенным ей по природе, деликатно пыталась меня разбудить. Коза была белая, но от ее шерсти исходило какое-то серебристое свечение. Оно было достаточно сильное, мощнее моего фонарика – я смог без труда разглядеть все уголки пещеры. Я ущипнул себя, чтобы убедиться, что на самом деле проснулся и не галлюцинирую. Потом встал и потопал ногами – Ее-Сиятельство-Коза не исчезала. Она тактично стояла рядом и смотрела на меня не то удивленным, не то укоризненным взглядом.

– Ну, здравствуй, Амалфея, – громко сказал я. – Ты пришла меня спасать?

Коза кратко, в свойственной ей манере, отозвалась на мои слова, потом повернулась спиной и сделала шаг наружу – туда же переместился светящийся шар. Я осторожно вышел следом. Благодаря свечению, я смог разглядеть каменистый спуск на два или три метра вперед – этого было вполне достаточно, чтобы безопасно сойти к подножию холма. Разумеется, при условии, что спасительница не сбежит на полпути и будет равномерно освещать мне склон.

Коза сбегать не собиралась. Она добросовестно ждала, пока я преодолею участок холма, потом спускалась чуть ниже, я за ней – так мы незаметно добрались до подножия. Я облегченно перевел дух: все-таки стоять на твердой земле было куда комфортнее, чем находиться между небом и землей. Вопрос был: куда идти дальше? Вокруг царила непроницаемая тьма, я по-прежнему мог видеть лишь в радиусе двух метров; мало того, совершенно не помнил, куда нужно поворачивать в первую очередь.

– Дорогая Амалфея, – вежливо обратился я к своей люминесцентной провожатой, – благодарю тебя за бесценную помощь. Если ты спешишь, то можешь идти по своим делам. Но вообще-то я хочу попросить еще об одном одолжении. Не могла бы ты проводить меня до деревни Хунцунь? Если нет, тоже ничего страшного, я переночую прямо здесь.

Козы, конечно, не умеют говорить человеческим языком, но взгляд у них исключительно красноречивый. «Амалфея» посмотрела на меня так, что я и без переводчика все понял. Ее выразительные глаза сказали мне приблизительно следующее: «Вроде бы умный человек, а пургу несешь, как последний идиот! Ну кто тебе позволит спать здесь, на голой земле? Если уж я взялась вызволять тебя отсюда, дорогуша, то, разумеется, доставлю прямо до дома. И прослежу, чтобы ты почистил зубы перед сном. А теперь давай шевели батонами, мне с тобой недосуг лясы точить: у самой, знаешь ли, семеро козлят по лавкам».

Безмолвно высказавшись, коза повернулась ко мне хвостовой частью и пошла бодро петлять меж скал – порой я едва за ней успевал. Но провожатая словно чувствовала, когда нужно сбавить темп или вообще остановиться, чтобы я мог отдышаться. В такие минуты она останавливалась и терпеливо дожидалась, когда я махну ей рукой: дескать, пошли, подруга!

Мы прошагали около часа, когда передо мной вдруг заблестела вода и я увидел знакомые очертания моста через озеро. Наконец-то мы добрались до деревни! Я с облегчением вздохнул, потому как не был вполне уверен, что коза-светлячок приведет меня именно сюда. С другой стороны, я почему-то с самого начала был склонен ей доверять. Видать, общение с Учителем не прошло даром: я научился расслабляться и в самых непредвиденных обстоятельствах полагаться на помощь той инстанции, которую мы весьма обтекаемо называем Вселенная.

Я прошел за козой по мосту и… уперся в запертые ворота деревни! Черт, как же я мог забыть, что их на ночь закрывают? Озадаченный, я остановился и почесал в затылке, думая, что делать дальше. Моя проводница нетерпеливо мекнула: дескать, мил человек, что ты там застрял, живо за мной! – и пошла в обход деревенской стены. Я слегка удивился, но послушно зашагал вслед.

«Амалфея» привела меня к куску стены, обильно поросшему кустарником. Невозмутимо нырнув в самую гущу, она высунула морду и посмотрела на меня ободряющим взглядом: давай, мол, не дрейфь, покоритель горных круч, совсем немного осталось. Я собрался с духом и стал пробираться сквозь жесткие ветки – они тут же пренеприятно хлестнули меня по лицу. Преодолев драчливый кустарник, я обнаружил в стене приличных размеров дыру. Видать, древний камень разрушился, и это место решили до поры до времени замаскировать растениями. При всем желании не догадаешься, что здесь такой роскошный лаз.

Я без труда протиснулся в разлом и почти с умилением ступил на мощеную тропинку. Коза одобрительно потерлась головой о мою ногу и бодрой рысцой побежала по переулкам. Я едва успевал нагонять светящийся шар. Оставив за собой десяток извилистых улочек, она остановилась у каких-то ворот, подождала, пока я туда прибегу, и толкнула носом одну створку. Та неслышно отворилась, и мы вдвоем проскользнули внутрь.

В свечении козьей шерсти я увидел выложенную плиткой территорию, где не было ни единой травинки, и с изумлением понял, что нахожусь во дворе Ван Хунцзюня. Из дома сквозь приоткрытую дверь пробивался тусклый луч света, значит, Учитель еще не спал. Я взбежал на крыльцо, на радостях позабыв о своей спасительнице, но, взявшись за ручку двери, опомнился и поспешно обернулся – коза бесследно исчезла, словно захлопнулась в собственной ауре и в мгновение ока стала невидимой. Дворик погрузился в непроницаемый мрак; только неяркий луч, пробивавшийся из дома, оставался для меня ориентиром.

Озадаченный столь стремительным исчезновением своей провожатой, я тихонько открыл дверь и проскользнул внутрь. В доме стояла тишина, на ее фоне отчетливо слышался шорох стрелок настенных часов. Источник света находился в дальней комнате, куда я раньше никогда не заглядывал. Стараясь не шуметь, я прошел по длинному коридору и остановился у слегка прикрытой двери освещенной комнаты. Чтобы дать о себе знать, я тихонько постучал в дверь, но ответа не последовало. Я постучал сильнее – снова никакой реакции. Тогда я проскользнул в комнату – и застыл на месте, словно громом пораженный.

На широкой кровати безмятежным сном спал Ван Хунцзюнь. Рядом, доверчиво к нему прильнув, лежала Сун Лимин. Ее рука покоилась на груди Учителя, а лоб соприкасался с его мощным плечом. Тусклый свет ночника бросал причудливые тени на постельное белье; сбитая набок простыня едва прикрывала жаркую наготу тел, и сомневаться в том, что отношения двух даосов носят любовный характер, не было никакого смысла. «Так вот куда она уходила каждую ночь! – мелькнуло у меня в голове, пока я потрясенно взирал на эту безмолвную сцену. – А бедняжка Сяочжу была лишь удобным предлогом».

Мне совсем не хотелось вторгаться в чью-то личную жизнь, однако мое тайное пребывание в чужой спальне было именно вторжением. Оправившись от первого шока, я поспешил выйти из комнаты, но не удержался и еще раз бросил взгляд на прекрасное лицо Сун Лимин. В приглушенном свете лампы она снова была поразительно похожу на мою мать – как тогда, в харбинском кафе.

Черт побери, прошли десятилетия, а женщина, давшая мне жизнь, продолжала убегать от меня, пусть даже в обличье юной китаянки, и бросала ради другого мужчины! Вот кого надо было прощать сегодня в пещере – мою блудную мать. А то в мрачных воспоминаниях о борьбе с отцом я что-то совсем забыл о материнской роли в своей жизни. Точнее, об отсутствии в ней материнской роли. То место, которое занимает мать в судьбе каждого человека, у меня с младенчества было окрашено пустотой и, возможно, тонировано еле осознаваемыми красками ее предательства и бегства. Понять же и простить Пустоту было куда сложнее, чем яркий деспотизм отца. Этим мне только предстояло заняться…

Я тихонько вышел на улицу. Тучи рассеялись, и в небе снова появилась луна. Период полнолуния прошел, от яркого диска словно отщипнули маленький кусочек золота, но света уже было достаточно, чтобы без труда разобрать дорогу. Я направился к дому, постепенно успокаиваясь и приходя в себя от «измены» Сун Лимин.

На самом деле, никакой измены не было и быть не могло. Не знаю, с чего я понапридумывал себе, будто бы нравлюсь китаянке как мужчина, будто она ко мне неравнодушна. Сейчас я совершенно отчетливо вспомнил ее слова, сказанные в старой синагоге: «Находиться все время рядом с Учителем и помогать ему – в этом мое счастье и смысл жизни». Тогда, взволнованный знакомством с Сун Лимин, я строил какие-то прожекты на развитие близких отношений с ней и даже не потрудился вникнуть в суть этих слов. Только теперь я понял, что они на самом деле значили.

Я усмехнулся и мысленно поблагодарил светоносную козу за то, что привела меня именно в дом Учителя. Без нее я, наверное, еще долго блуждал бы во мраке собственных иллюзий и продолжал строить никчемные романтические планы. А сейчас… эх, досадно, конечно, но тут уж ничего не попишешь. Жизнь продолжала преподносить сюрпризы, приятные и не очень, моей же задачей было относиться к ним по-даосски спокойно, находиться посредине самого себя и невозмутимо двигаться дальше. Быть всегда в Пути.

Глава четырнадцатая

Следующее утро обернулось чудовищным кошмаром. Я проснулся на рассвете от дикой, почти непереносимой боли в ногах и руках. Я даже не представлял себе, что тело способно выносить такие мучения. От боли я был готов лезть на стену, и, наверное, сделал бы это, если б мог двигаться. Однако ужас моего положения усугублялся тем, что я оказался не в силах пошевелить ногами.

Неимоверным усилием воли я подтянулся к спинке кровати и слегка присел, облокотившись на подушках. Превозмогая адское жжение в руках, я дотянулся до лампы и включил свет. При виде своих конечностей я чуть не лишился сознания: за ночь ноги от колен до пят покрылись иссиня-черными пятнами, а нижняя часть рук приняла пунцовый оттенок – меня словно расписал безумный художник-экспрессионист.

Чувствуя, как лоб от напряжения покрывается испариной, я взял с тумбочки телефон. Тыча в кнопки почти бесчувственными пальцами, я сумел добраться до папки исходящих звонков, нашел номер Сун Лимин и нажал на вызов. Совершив поистине титанический подвиг, я поднес мобильник к уху. После нескольких мучительно долгих гудков я услышал в трубке заспанный голос китаянки и выпалил умоляющим, как мне показалось, тоном:

– Ради бога, приходи поскорее, я у себя в комнате! Совсем не могу двигаться, руки-ноги отказали!

– Сейчас буду, – последовал краткий ответ. С облегчением вздохнув, я уронил руку с телефоном на постель. Чтобы не видеть своих «разрисованных» частей тела, я закрыл глаза и так просидел до прихода Сун Лимин. Она примчалась буквально через пару минут и, увидев меня, присвистнула.

– Черт побери, только этого не хватало! – встревоженно воскликнула китаянка, присев на краешек постели. Она слегка прикоснулась пальцами к моей щиколотке, и меня словно пробил мощный разряд тока, усиливший и без того запредельную боль. Я взвизгнул. – Очень больно?

– Больно – это когда зуб ноет, – попытался пошутить я. – С меня же будто живьем спустили шкуру, а мясо поджарили и посыпали солью с перцем. Но главное, ноги абсолютно не шевелятся.

– Тебя вчера в горах никто не кусал? – пристально вглядываясь в мои черные-синие ноги, спросила Сун Лимин. – Змеи, насекомые?

– Нет, – помотал я головой. – Разве что какой-нибудь клещ незаметно присосался.