Жёлтая виолончель

– Так ведь нужна же машинка-то, – забормотал он. – Я же и купил, потому что престижненько… Клиентики должны видеть…

Я отобрал у него «Айфон», набрал номер «скорой». Назвал адрес.

– Приезжайте скорее, пожалуйста. Тут человек раненый. Нет, я не родственник.

Я вернул телефон Левину, который всё ещё что-то мне объяснял.

– Прощай, Жора. Сейчас тебя спасут.

– А они точно приедут? – заволновался он. – У меня кровушка…

– Разберись как-нибудь сам, – сказал я и зашагал к калитке. В первые секунды я почувствовал облегчение. Можно было бесконечно ждать, когда у Левина проснётся совесть, и он выплатит зарплату. А теперь всё становилось на свои места. Теперь я был свободен. Все дороги открылись передо мной.

Но через минуту или две, когда я шёл по вечерней улице, окружённый горящими окнами и праздношатающимися подвыпившими гражданами, у которых, в отличие от меня, был обычный вечер пятницы, мне вдруг стало тоскливо. Я не мог толком сам себе этого объяснить. Вроде бы это было не из-за Жупанова с его квартплатой. И не из-за Иванова, опытов которого я не понимал и боялся. И не из-за погибшего Элемента, которого было жаль, но при этом я всё же считал его всего лишь программой. И вроде бы даже не из-за того, что я оказался безработным. Тогда из-за чего?

С работой, кстати, всё обстояло непросто. Ведь теперь надо было кого-то обзванивать, писать в кадровые агентства, искать вакансии. У меня и Интернета-то нормального не было, только телефон. Кстати, деньги на счету заканчивались. Да дело было и не в Интернете… Все эти фирмы искали людей, которые уже что-то умеют, имеют большой опыт работы, знают кучу языков и программ, а разве это относилось ко мне? Они выбирали наверняка очень придирчиво, особенно сейчас, на пике кризиса… Наверно, мне просто не хотелось искать работу. Не знаю.

Я спускался по эскалатору в метро. Всматривался в едущих наверх людей на встречном эскалаторе. Парочка влюблённых. Оба были пьяны. Она качала волосами, заглядывала в глаза. Он глупо улыбался и держал руку на её заднице, вызывая у меня отвращение. Бритый наголо мужик вёз в упаковке новые автомобильные дворники. Небось, в компании друзей любил делиться тем, что у него машина круче, чем у других. И хвастаться, как съездил на рыбалку и поймал вот такую рыбу. И рассказывать, как починил дома пылесос при помощи скотча и обычной дрели. Толстая старуха в двух платках, повязанных один поверх другого, втаскивала на эскалатор огромные мешки. Из мешков торчали мятые газеты. Куда она везла свои мешки? Зачем?

Эскалатор кончился. Я зашагал на платформу, где меня ждал сюрприз. Вся платформа была забита людьми, несмотря на позднее время. Очевидно, поезда давно не было. Возможно, очередной самоубийца бросился на рельсы. Хотел ли я тоже так поступить? Не знаю. Ведь это так просто. Или не просто? Я закрыл глаза и представил, как шагаю с платформы. Нет. Не смог бы. Я вообще мало на что мог решиться. В этом, наверно, и была моя проблема.

Люди всё прибывали. Наконец, приполз поезд, но я при взгляде на забитый вагон сразу понял, что не влезу. В следующий попытался, но дверь снова закрылась передо мной. В третий поезд втиснулся, пролез чуть право, повиснув на поручне. Со всех сторон придавили, так что опустить руку я уже не мог. Двери закрылись, поезд тронулся. Я стоял на одной ноге и пытался нащупать место для второй. Рюкзак, зажатый между чьими-то телами, я крепко держал за ручку, стараясь ни в коем случае её не выпустить. У меня под мышкой женщина невозмутимо читала сложенную вчетверо газету, положив её на грудь высокого мужчины, который был притиснут к двери.

Поезд разгонялся. Почувствовав, что я сейчас потеряю равновесие, чуть подвинул руку на поручне, задев локтем берет читающей тётки. Та обернулась, грозно блеснув очками, взглянула мне прямо в лицо и процедила:

– Молодой человек! Вам так, наверно, удобно?

Я почувствовал, как мои руки затряслись, а в висках застучала горячая кровь.

– Нет, – ответил я громко. – Вот если бы все в этом вагоне сдохли, я бы на одну кучу трупов сел, а на другую ножки положил. Тогда было бы удобно.

Мне показалось, что мир вокруг замер. Шелест книжных страниц, голоса, которыми пытались пассажиры перекричать шум метро, тиканье часов, передёргивание затворов оружия – всё умолкло на секунду. На меня уставилось несколько пар глаз. Потом они отвернулись, и всё продолжилось как раньше. Почти как раньше, потому что теперь мне стыдно было смотреть на людей. Тогда я попытался отвести взгляд туда, где их не было, и наткнулся на своё отражение в тёмном стекле вагона.

Я был некрасивым человеком с неуклюжей фигурой и рябой кожей, который висел в дурацкой позе на поручне, раздавленный толпой ненавидящих его людей, и сам их ненавидел. Одежда его была несвежей и помятой, взгляд – пустым и усталым, а из глаз бежали две блестящие капли. Мир вокруг расплывался и утекал вдаль.

Я видел снег. Или пепел? Я не мог понять. Я спускался с холма вниз, в долину. Нет, это был не холм. Это была груда строительного мусора. Вокруг меня, собственно, всё было строительным мусором. Остовы многоэтажных домов, похожие на скелеты мёртвых чудовищ, причудливо торчали со всех сторон. Поверхность, по которой я двигался, была неровной от того, что на земле были свалены кучи бетона, стекла, металла и прочих обломков. На моём пути встало торчащее из кучи металлическое ограждение в виде металлических завитков, которое пришлось обогнуть.

Я шёл не просто так. Я испытывал страх и одновременно притяжение к тому месту, куда смотрел. Я видел там фигуру, занесённую этим снежным пеплом, который непрестанно валился с небес. Тело человека лежало на боку, придавленное к земле обломком бетона, из которого торчали ржавые железные штыри. На месте груди находилось бесформенное пёстрое крошево, пронизанное насквозь кусками арматуры.

Порыв ветра сдул с тела слой пепла, открывая часть лица. Щека была содрана, обнажая белые, ровные зубы. Остекленевший глаз, вылезший из глазницы, смотрел в небо. На секунду мне показалось, что это вообще не человек. Кажется, что-то металлическое блеснуло у него во рту, хотя я не был уверен. Но почти тут же я вдруг узнал его, и от этого меня начало трясти мелкой дрожью.

Синева вокруг дрожит. Нет, это я дрожу. Я лежу на земле. Я свалился со скамейки возле подъезда на асфальт. Мне очень холодно. Стучат зубы, я не могу согреться. Я кое-как залезаю обратно на скамейку, пытаюсь осознать увиденное.

Я только что видел свой собственный труп. Что это было? Сон? Но это не похоже на сон. Это словно кусочек прошлого, которые один за другим возникают в моей голове. Может, это и есть прошлое? Может, я умер и сейчас брожу по аду в наказание за свою бестолковую жизнь?

Нет. Это точно не так. Во-первых, не верю я в ад. Во-вторых, я же видел своё тело со стороны. Значит, я был кем-то другим. Тогда кем? Да кто я вообще на самом деле?

Может, я Левин? Может, я умер тогда и увидел труп своего врага? Я чихаю. Чушь, чушь. Горло режет. Надо унять дрожь. Где-то у меня был пуховик. Вот валяется. Надеваю его. Всё ещё трясёт. То, что я видел – это может быть чем угодно. У меня лихорадка, жар. Хорошо бы сейчас в тепло. На юг. На море. На какое-нибудь Дохлое море. Погреться. Или оно Мёртвое? Нет, не надо вспоминать. Сейчас опять провалюсь туда, в весёлые картинки. Это всё неправда, там. Не может быть такой нелепой жизни. И такого бестолкового меня. Я же хороший. И неглупый вроде. Был. Если, конечно, я – это я. А может, я африканец? Тогда понятно, почему я мёрзну.

Наклоняюсь к ноге, задираю штанину. Нет, кожа светлая. А это что? Откуда такой огромный синяк? Оказывается, он ноет. И всё-таки хорошо, наверно, в Африке. Оторвали меня от моей родины, привезли в этот суровый серый край… А какой, собственно, край?

Может, это всё-таки ад? Филиал ада. Если ты попал в ад, как это понять? Там вроде пять кругов… Или не пять? Нет, пять – это Олимпиада. Не помню… Там – больно. И мне сейчас больно. Нет, в аду котлы. Виртуальные. Или горшки.

Где я? Может, я сам тут, а душа в аду? А такое бывает? И совесть тогда где? Между мирами? Я тру лоб, пытаясь привести мозг в порядок. Мысли плывут в никуда. Агатомея. Мысли. И они тоже между мирами. А я? Я-то где?

Я сижу на скамейке возле подъезда. Стоит тёмная ночь. В домах вокруг мерцает зелёным всего пара окон. Недалеко горит фонарь. Странно это всё. Что странно? Да вот то, что я вижу в прошлом. Странный этот огонь, не настоящий, который пожрал нашу шарашку. Странный Левин. Странные бандиты. Нереально это всё. Не могло такого быть. А уж курносый дворник – такого точно не бывает. И чувствую я себя странно.

Хочется пить. Трубы горят. Почему так говорится – «трубы горят»? Может, потому, что пароход? Наш пароход вперёд летит… Трубы загорелись у парохода, надо потушить. Поэтому топят его в воде вместе с людьми. Или это не трубы горят, а трупы? Крематорий. Прах к праху. Да. О чём я думал?

Трудно найти место на моём теле, которое не болит. Живот режет изнутри. Он просит еды. Наверно, можно пойти вон к тем мусорным бакам и поискать еду. Но мне слишком плохо. Меня трясёт. И нога. Почему я раньше не замечал, как она ноет?

Стоп. Кажется, опять та же мелодия из окна. Я точно её знаю. Может, я её играл раньше на виолончели? Ха-ха. Смешно. Но сейчас она точно электронная. Какая знакомая музыка… Нет! Не вспоминать! Может, просто напеть? Ля-ля-ля…В горле сипит и клокочет. Никакое это не пение, а предсмертный хрип. Но я точно слышал эту музыку… Я снова громко чихаю. Где платок, чёрт побери?

Но откуда она, эта музыка? Кажется, из того же окна. Значит, я вернулся к тому подъезду, у которого сидел в прошлый раз. А дедушка с собакой тогда вошёл или нет? Вроде бы вошёл. И эта музыка… До чего же хочется вспомнить…

– И знаете, – сказал Иванов, отходя далеко от меня, к доске, – я пришёл к ошеломляющему выводу, что ваша основная проблема кроется в вашей памяти. Вы помните, если можно так выразиться, слишком много. Вас ограничивают рамки ваших стереотипов, воспоминаний, комплексов. Уж не знаю, что там такое прячется, в вашей голове, но оно точно вам мешает. И, однако, я вижу в вас прогресс… Хм. Я же просил вас снять очки.

– Я и снял, – сказал я, находясь мыслями далеко отсюда. Я вспоминал Элемента. Пожалуй, это единственное существо, с которым я мог нормально поговорить в последнее время…

– Ну, так отложите их в сторону, не вертите! – Иванов сердился, я это отлично видел, хотя он и находился от меня на расстоянии метра в три. – Я приготовил для вас новый эликсир. Он действует совершенно по-другому. Попробую объяснить…

Он раскрыл книгу, которую всё это время держал в руке. Или это была тетрадь? Скорее тетрадь в твёрдом переплёте, исписанная убористым почерком. Иванов показал мне разворот и ткнул пальцем в маленький рисунок в углу.

– Как вы думаете, что это? – спросил он.

– Думаю, сердце, – ответил я.

– Хм. Как вы догадались? – удивился Иванов. – Там так плохо нарисовано.

– Там же подпись внизу, – объяснил я. – «Сердце в разрезе».

– Замечательно! – Иванов вдруг заулыбался, закрыл книгу и направился ко мне. – Так вот, об эликсире… Давайте уже приступим к делу. Идите за мной.

– Вы хотели что-то объяснить, – напомнил я.

– Объясню по ходу дела, – ответил Иванов. Я видел, что у него отличное настроение, лучше, чем когда бы то ни было. С чего это вдруг? Он шёл к лестнице, буквально пританцовывая, хотя выглядело это несколько чудно.

Снова мы спускались в подвал, и снова я ощущал неясное беспокойство. Да, Иванов рассказывал мне общий смысл своих экспериментов, но то ли я упускал что-то из виду, то ли он рассказывал не всё. Я всё ещё не мог понять, чего он пытается добиться и каким образом.

– Ложитесь, – сказал Иванов. – Ботинки, пожалуй, лучше снимите. Так удобнее будет.

Я послушно снял ботинки и носки и улёгся на жёсткую пружинную койку, приняв позу Осириса. Иванов заметил, что всё ещё держит в руке тетрадь, хмыкнул и положил её на стеллаж, а затем присел на одну из двух табуреток возле койки. На второй стоял металлический поднос со шприцем, бутылочкой прозрачной жидкости и ещё парой предметов.

– Понимаете ли, – сказал Иванов, – всё, что мы делали с вами раньше – это полдела. Вы частично погружались сознанием в некую абстракцию, но она в основном являлась порождением вашего же воображения, основанного на жизненном опыте, заблуждениях и психологических травмах. Я же хочу лишить вас всех эти помех. Tabula rasa. Понимаете?

– Нет, – ответил я. Я догадался – это была латынь. Пустая бочка, что ли? Нет, то вроде vacua vasa.

– Ну и прекрасно, – сказал Иванов. – Давайте руку.