Жёлтая виолончель

– Счастье, – пробормотал я. – Вот уж счастье…

Тряпки полетели в печь. Лямуш завизжала:

– Ты что, дурак? Вонять же будет. Быстро вынь из печки да на улицу, костёр разожги.

Из печи, трубу которой давно обещал прочистить Фасис, и правда поплыл в помещение дым, воняющий дерьмом, мочой и потом. Я сунулся в печку рукой, но было жарко.

– Вот урод! – заорала Лямуш и кинула в меня костылём. – Доставайте все противогазы!

И сама первая стала натягивать на свою угловатую голову резиновую маску с двумя глазами.

Я попытался ещё раз, но огонь уже вовсю охватил кучу вонючих подгузников, и это было бесполезно. Тогда я обмотал свои ноги тряпками, спрятанными на этот случай под тумбочкой, и направился к двери.

Лямуш что-то заорала, но сквозь противогаз её слов было не разобрать. Я выскочил из хибарки, и холодная темнота обступила меня со всех сторон.

Идёт дождь. Странный. Медленный. Тоскливый. Дождь – это когда вода с неба. Мокрая. Меня трясёт всё сильнее. Зубы колотятся друг об друга. Их немного. Но они есть. Иванов, придурок, вот твой успех! Дважды успех, идиот. Сам валяешься в своём кабинете фиолетовый от шоколадки, а твой подопытный кролик замерзает ночью под дождём, и скоро ему придёт конец. Только чудо может меня спасти. Чудо. Чудес не бывает. Это я знаю, хотя знаю мало чего. Обрывки школьных уроков засели где-то глубоко в моём мозгу, и их эликсир Иванова не вытравил. Я знаю, что вода падает вниз, а низ – это то место, куда Земля притягивает. Что там может притягивать, в Земле? Может, там ад? Меня тянет к чертям? Да нет, не верю я в них. Скалят себе зубы возле котлов, а их и нет на самом деле…

Пуховик. На черта он на мне надет? Он промок насквозь, пух внутри слипся в комки. Я их не вижу, но чувствую. Синие, должно быть. И я, наверно, весь синий. Сейчас бы чайку горячего. Или сосиску. Всё бы отдал за сосиску. А, чёрт… В животе словно ножом резануло. Выпрямиться на скамейке, чтобы не так болело. Скользкая, мерзкая, холодная скамейка. Как же я ненавижу её. Почему так светло? Ночь ведь. Или не ночь? А, это фонарь светит. Блестит скамейкой, высвечивает конусы летящей на землю воды. Сколько мне осталось? Интересно, может человек умереть от дрожи? Кончится у него энергия, и всё. Дрожать надо, а батарейка села. Надо стащить пуховик… Но сил нет. И станет ли лучше? Лучше опять сжаться в комок и не шевелиться. Чёрт, снова живот. Когда эта пытка закончится?

Что вокруг меня? Могу ли я куда-то спрятаться? Что-то сделать, чтобы протянуть ещё немного? Может, бормотать про себя «Я жив, я жив»? Но хватит ли у меня сил повторить это четыреста раз?

Что за странные деревья в этом дворе… Стоят плотно, словно лес. Колосятся прямо. Размахивают листьями, словно радуются дождю. Хотя и не все. Вот это одно, по центру. С ним что-то не так. Синее, уродливое, с причудливо изогнутыми ветками. Чем оно отличается от других? А, понял. У него листьев нет. Ни одного. Что же с ним случилось? Может, те, другие, отняли у него корнями всю воду? Да нет, не думаю. Вон же сколько воды с неба, на халяву. Пей сколько хочешь. Может, оно не может терпеть соседство всех этих самодовольных здоровых тополей вокруг? Или просто оно не такое, как все, и ему нужна другая почва? Какая разница? Результат налицо. Дерево сохнет, лишается листьев, гниёт и скоро превратится в труху.

Я смотрю на дерево. Мне его жаль и одновременно страшно. Что-то чудовищное, неприятное исходит от него. Я не могу подобрать слова. Не могу оторваться, но и смотреть не могу. Эти синие ветви словно змеи. Или вены уродливого человека, вздувшиеся и закостеневшие.

А! Как же больно… Сесть поудобнее. Зарыться глубже в мокрый пуховик. Трястись сильнее, чтобы не замёрзнуть окончательно. Хорошо бы сейчас отключиться. Переместиться туда, в прошлое. Ну, или как назвать его? То, что мне кажется прошлым. То, чего, возможно не было, но могло быть. Там я был жив, здоров. Мне было плохо, но не так, как сейчас. Может быть, я и отключусь. Только, наверно, уже навсегда. Что я, плачу, что ли? Или это дождь?

Дверь подъезда распахивается. Выходит мелкий паренёк в шапке, натянутой на глаза Может, я успею шмыгнуть в щель? Куда там… Я и подняться-то не смогу, наверно.

Он проходит мимо, косясь в мою сторону. Странный парень. Куртка чёрная, короткая, словно вздута изнутри. Это что же, мышцы у него? Похоже, очередной мутант.

Он останавливается. Подходит ко мне.

– Ты чего здесь сидишь? Бомж, что ли?

Голос у него тоненький. Лицо расплывчатое, голубое.

– Нет, – пытаюсь сказать я. Получается невнятный хрип. Кашляю, чтобы прочистить горло, – Не помню. У меня с головой проблемы.

Я вдруг осознаю, что это не парень. Девушка. Невысокая, в куртке, похожей на мужскую, и в джинсах. Похоже, накачанная. Но девушка. И смотрит на меня.

– Ладно, – решает она. – Пошли. Встать сможешь?

– Попробую, – я осторожно поднимаюсь со скамейки. Боль в ноге. Качаюсь вправо. Кажется, падаю. Чужая мощная рука хватает меня за шиворот, рывком ставит прямо.

– Держись давай.

Я наваливаюсь ей на шею. Всё вокруг кружится и кажется нереальным. Но мы вроде бы бредём к подъезду.

– Рюкзак твой?

Куда она показывает? Мой рюкзак лежит возле двери подъезда.

– Да, – отвечаю я. Как он туда попал? Должно быть, я от дождя спрятал.

Она хватает рюкзак левой рукой за ручку.

– А чего сам под козырьком не сидел? – спрашивает она.

Мычу что-то. Наверно не сообразил просто, вот и не сел. Башка у меня так работает потому что. По проторённым дорожкам хожу туда-сюда, а шаг влево или вправо сделать не догадываюсь. Вопрос в том, кто эти дорожки проторил… Или проторел? Я заливаюсь кашлем. Когда заканчиваю, мы уже стоим в тёмном подъезде, на площадке первого этажа. Она открывает дверь квартиры. Заволакивает меня внутрь. Опускает на табуретку возле входа.

– Ботинки сними.

В коридоре темно. Могу разглядеть только её блестящие глаза и мокрую куртку, которая она снимает и вешает на гвоздь в стене. Я стаскиваю ботинки. Она помогает мне сбросить пуховик. Потом мы двигаемся дальше.

– Садись.

Я чувствую под собой диван. Включается свет. Всё вокруг ярко-зелёное, я жмурю глаза.

– Раздевайся. Ты мокрый весь. У меня одежды твоего размера нет. Так что под одеяло.

Стаскиваю свитер, футболку, джинсы. Она смотрит. Наверно, надо бы стесняться. Отчего-то не стесняюсь. Может, потому, что меня начинает трясти ещё сильнее. Хотя в помещении, кажется, тепло.

– Ты чего весь в ранах? – спрашивает она. – Ложись, ложись. У тебя температура, похоже. Дрался, что ли?

– Да, – отвечаю я. – И дрался тоже. Но вообще не уверен.

Опускаюсь на подложенную подушку. Морщусь от боли в животе.

– Болит что-то?

– Живот. Тут.

Она снимает шапку. Стриженая коротко, почти под машинку. Лицо необычное. Никак не поймаю его в фокус. Пожалуй, симпатичное. Острый нос, слегка загнутый вниз кончик. Глаза посажены глубоко. На вид трудно сказать, сколько ей лет. Она сейчас в чёрной футболке с логотипом какой-то группы. Мышцы впечатляют.

– Так больно? – я чувствую на животе её холодную руку.

– Нет.

– А так?

– Нет.

Она вдавливает свои пальцы глубоко в мой живот. Внизу, справа. Резко отпускает.

– А так?

– Нет.