Жёлтая виолончель

– Спасибо, – слышу я голос Веры. Кому говорит? Не знаю.

Кружатся диски. Нет, не диски. Всё кружится. А может, только моя голова кружится, а всё остальное стоит на месте. Наверно, я всё-таки Павел Краматорский. У него же вечно болтается голова. Рядом со мной освобождается место. Вера садится рядом.

– Ты молодец, Хармс, – говорит она. – Если то, что ты говорил, правда, нам бы не просто пятнадцать суток светило. Ты как?

– Нормально, – говорю я. – Дышится только тяжело.

– Ну, это просто метро. Людей много. У меня тоже раньше паника здесь была. Ты, небось, тоже ведь не из Москвы?

– Не помню.

– Пошли, – Вера помогает мне встать.

Мы снова идём. Поднимаемся вверх по волшебной лестнице, которая едет сама. Синий свет в глаза. Моргаю. Вера поддерживает меня. Ветви деревьев плывут над головой. Нет. Так голова кружится. Лучше смотреть в землю, на мокрый асфальт. Там ползёт клубничная змея. Хочу сказать ей «привет», но вместо этого громко чихаю.

– Зря я тебя потащила, – бормочет Вера. – Тебе ещё лежать и лежать. Да и сама зря пошла. Только настроение испортила.

Мы заползаем в подъезд. Сыро, но здесь дышится легче. Наверно, перископ. Почему перископ? Что вообще такое «перископ»? Кажется, фильм такой был. Или я путаю?

– Ботинки сними. Иди сюда. Ляг.

Диван – это здорово. Под мышкой снова холодный металл градусника. Надо мной покачивается стриженая голубая голова Веры. Пищит.

– О, брат… Что-то ты не поправляешься. Ладно, подожди.

Странное состояние. Почти проваливаюсь в сон, но провалиться не могу. Может, потому, что боюсь? Может, потому, что мне не хочется уходить отсюда в несостоявшееся прошлое?

Верины руки. Она приподнимает мою голову над подушкой. Таблетки, которые она кладёт своими холодными твёрдыми пальцами мне в рот. Голубой уползающий наверх потолок.

– Ты не волнуйся, – бормочу я. – Я уйду. Сейчас вот только найду кого-нибудь, и уйду.

– Не болтай, – говорит Вера. – Спи. Сейчас поесть приготовлю.

Слышу, как задвигаются шторы. В комнате устанавливается зеленоватый полусумрак. Кутаюсь в одеяло. Кто мне может помочь с работой? Левин. Хотя его, наверно, уже поймали и расчленили. Фу, фу… Что за мысли у меня? Но от мутантов всего можно ожидать. У них челюсти и кости. И у меня тоже челюсти. Вон какие страшные. Ням, ням. Может, и я мутант?

Может быть. Хотя, наверно, и среди мутантов есть приличные. Вот, скажем, Вера. Я её знаю уже три дня. А потом забыл и теперь знаю ещё день. И она за это время ничего плохого мне не сделала. Хотя я не ручаюсь за те дни, что забыл. Она тут бинтовала меня, одевала… Мало ли что. Или это всё-таки я сам себя одевал?

Почему со мной всё это случилось? Почему я помню только фрагменты? Почему голова не может вспомнить всё сразу? Потому что Иванов, вот почему. Он сказал «перманентно», значит, перманентно. Что означает это слово? Перманент. Как-то связано с бигуди. Но Вера не пользуется бигудями. Есть такое слово – «бигудями»? Наверно, просто «бигуди». Хотя какие уж тут бигуди? У Веры и волос-то нет. Ну, почти нет.

Чуть ли не в нос мне тыкается тарелка.

– Спасибо, – говорю я, стараясь поймать рукой ложку. Ложка расплывается.

– Ладно, лежи так. Покормлю. Только на бок повернись, а то подавишься.

Вера взбивает мне подушку и усаживает полулёжа. Суёт мне в рот ложку. Разваренный рис, перемешанный с чем-то ещё. Печень, что ли? Да, похоже. Но очень вкусно. Любил ли я раньше печень? Нет, любил ли я вообще раньше хоть кого-нибудь? Почему у меня всё время путаются мысли? Надо думать о чём-нибудь определённом. Одном, твёрдом. Вот мышцы, например. Почему мышцы? Ну, наверно, потому, что передо мной одни сплошные мышцы. Зачем ей       столько? Наверно, чтобы с мутантами драться. Это можно понять. Ой. Еда, кажется, кончилась.

– Всё, – говорит Вера. – Спи.

Она садится за стол. Раскрывает книгу. Поворачивается так, чтобы из-за штор на страницы падала полоска света.

– Да включи свет, – говорю я, укладываясь удобнее. – Мне не мешает.

– Электричество экономить надо, – говорит она.

– Ну, шторы приоткрой.

– Мне и так нормально, – говорит она.

Ну, ладно. Я отворачиваюсь к стене и честно пытаюсь заснуть. Один баран, два барана, три барана… Точно. Я, Паша и Левин. Кстати, вот Паша. Где он сейчас? В наркодиспансере? А существуют ли в этом мире такие учреждения? Или всех пьющих людей просто сваливают в одну большую яму? И что они там делают, интересно, в этой яме? Едят друг друга? Да нет. Этим отлично можно и не в яме заниматься. Надо спать. Спать. Но я почему-то не хочу.

Сколько сейчас времени? Не может быть вечер. Наверно, часа два или три дня. Поэтому и не спится. Но лучше поспать. Всё равно же болею. Хотя вроде не так уж и болею. Пока лежу, чувствую себя практически нормально. Может, таблетки помогли. А мысли путаются. Но они путались и тогда, когда у меня не было температуры.

Что за странные звуки? Поворачиваюсь на другой бок. Вера стоит на тренажёре. Работает руками и ногами, будто идёт на лыжах. Мышцы напрягаются и расслабляются. Лицо сосредоточенное. Пожалуй, это выглядит красиво. Всегда ведь красиво, когда что-то работает так, как ему положено. Есть мышца – работает. Или, скажем, огурец. Вот он красивый почему? Потому что его можно съесть.

Только сейчас замечаю, что играет музыка. Из магнитолки. Опять та же мелодия. Как она это назвала? Мародёр, что ли. Приятная музыка. Если закрыть глаза, представляешь девушку. Почему вообще музыка рождает зрительные образы? И зачем мне закрывать глаза и представлять себе девушку, если девушка прямо передо мной? Красивая. Ну, в некотором смысле красивая.

Нет, пожалуй, без оговорок – красивая. Просто это непривычно – столько мышц.

– Ты не спишь, что ли? – говорит Вера.

– Нет, – отвечаю я.

– Смотришь? – интонация холодная. Не похоже, что она меня в чём-то обвиняет. Но и не заигрывает.

– Смотрю. А можно попробовать?

– Да поправься сначала, – она останавливается и слезает с тренажёра. – Хотя я, в принципе, не против.

Она вынимает из стойки гантели. Начинает делать упражнение. По очереди поднимает то одну, то другую руку с гантелей, выставляя её вперёд. Фиксирует на пару секунд и опускает.

Я откидываю одеяло. Сажусь на кровати. Голова вроде не кружится. Слабость только. И синева. Встаю.

– Тапки надень, – говорит Вера чуть сурово.

– А где они? А.

Натягиваю тапки. Ковыляю к тренажёру. Пытаюсь встать на него. Педаль уплывает вниз. Чуть не падаю. А, вот так. Хорошо. Нажимаю одной, другой ногой. Тяжело. Ручки ходят вперёд-назад. И мне отчего-то кажется, что они сейчас ткнутся мне в глаз. Сделав движений десять, чувствую, что устал.

Вера тем временем откладывает гантели и переходит к штанге. Пыхтит, делая жим. Подхожу к стойке, хватаю гантель. Она намного тяжелее, чем я думал. Чуть не роняю от неожиданности. Так. Как она там делала? Меня хватает только на то, чтобы чуть отклонить руку от вертикали, после чего она безвольно падает назад.

– Лучше двумя сразу, – говорит Вера, опуская штангу. – Для равновесия.

– Да нет, – отвечаю я, укладывая двумя руками гантель на стойку. – Без толку.

– Ну, это ты зря, – говорит Вера. – Я с веса в три раза меньше начинала. И тоже не могла руку поднять. Всё можно натренировать.

– Как-нибудь потом, – говорю я, возвращаясь на диван. Замечаю, что играет уже другая музыка. Тоже электронная, без слов, но медленная. Звуки похожи на текущую воду ручья. Хочу спросить, что это, но решаю, что это не важно.