Превратности судьбы

– Я тебя умоляю! Хочешь сказать, ты тут совсем не при делах?

– И всё равно ты врёшь… И она в это не поверит… – я замолчал, пытаясь подобрать нужные слова. – Я же не думал… Откуда я мог знать, что Лулу – это моя дочь?

Видя моё замешательство, злодейка поняла, что уже почти добилась своего и несколько изменила тактику:

– Послушай, Вовчик! Мы с тобой не первый год знакомы, можем обойтись и без брехни. В конце концов, мне откровенно наплевать, дочь она тебе или подружка. Хочешь, хоть из соски молочком её корми. Хочешь, положи к себе в постель. Но вот что, милый мой, ты должен уяснить для себя в этом деле окончательно. Если не желаешь потерять Лулу, изволь компенсировать нам расходы. И недополученную прибыль не забудь приплюсовать! – тут Кларисса назвала совершенно умопомрачительную сумму…

– Ты спятила? Откуда у меня такие деньги? Да я же в наше дело всё до последней копеечки вложил. И потом, – тут я чуть запнулся, – потом должны же быть хоть какие-то гарантии? Скажем, через год ты опять заявишься ко мне и…

– А вот это, потс, твои проблемы, – уже не скрывая презрения ко мне, сквозь зубы процедила, словно опытная бандерша, Кларисса. – Только ты учти, что здесь никакие уловки не проходят. Однако и то верно, что не в моих правилах доводить клиента до греха.

Почему-то мне вспомнилось побережье Финского залива и тело Мити, запутавшееся в водорослях на отмели, и печальные сосны там, на далёком берегу.

Глава 15. Что делать?

Должен покаяться, что с недавних пор стараюсь без надобности особо не сближаться с людьми. Ну так – здрасьте-здрасьте и не более. Признаться, боюсь увидеть на чужом лице печать неминуемой разлуки. А почему? Ну вот случилось, что называется, запал в сердце некий человек, общаешься с ним, разделяешь его радости или тревоги. И вдруг раз – и нет его! Что тут скажешь? Тяжко так, что не приведи господь! Самое страшное бывает, когда и сил уже нет, и передохнуть нет никакой возможности, и ничего не в состоянии изменить.

Вот и с Лулу – знать бы её не знал, и всё было бы просто и без нервов. И не пришлось бы длинными ночами мучить себя, выискивая оправдания, рассматривая обстоятельства так и сяк, прикидывать, что было бы, поступи иначе. А толку что, если всё уже случилось?

И кому могла прийти в голову такая дикая мысль, будто был я знаком с этим патлатым затейником, с уже упоминавшимся Антоном, ещё задолго до последнего аукциона? Что из того, будто вопреки правилам я его с Лулу в наш клуб той ночью пропустил? По моему мнению, это ровным счётом ничего не значит, потому как с тем же успехом можно утверждать, будто я кум и брат большинству из нашей постоянной клиентуры, заядлых любителей «клубнички» или «остренького». Да не был я с ними никогда и ни в каком родстве! А иначе разве сидел бы теперь тут, в этом занюханном гадючнике? То-то и оно, что мне самому, без чьей-то помощи пришлось по жизни пробираться. И если бы не досадный тот просчёт, не я бы на них украдкой пялился, а совсем наоборот – вся эта шобла объевшихся котов передо мной расшаркивалась, можете мне поверить, знаю, потому и говорю!

В сущности, какая бы беда ни приключилась, всегда можно найти объяснение в том, что где-то ненароком согрешил. А иначе, с чего бы вот так не повезло? Вроде бы стараюсь делать добро людям, а на меня постоянно сыплются несчастья. Ну в самом деле, всё как одно к одному – и роман никто не хочет напечатать, и совсем некстати навалились эти неприятности с Лулу, и денег вечно не хватает. Господи! Надоело-то всё как! Как хочется покоя!

С другой стороны, а зачем вот именно это произошло и почему? С чего вдруг нам с Лулу выпала такая жалкая планида? Чем конкретно мы оба перед Всевышним провинились? Никакого особенного криминала я за собой не нахожу. Так, всё по мелочи, не больше и не меньше, чем у других. И где же был тот Рубикон, перешагнув который, мы вопреки ожиданиям оказались у разбитого корыта? Впрочем, что уж тут скрывать – я дважды разведён, Лулу тоже не святая. Ну и представьте, если уж по делу, что нам за это полагается? Да, в рай, уж это точно – путь закрыт.

В общем, ничего другого не остаётся, как исповедаться. Перед кем? Да перед кем угодно, хотя бы вот перед самим собой. Всё просто и удобно. Пишешь как бы от имени некоего выдуманного подлеца, так что никому и в голову не придёт, что под его личиной ты сам прячешься. Вся неприязнь, всё возмущение читателей достанутся ему, а у тебя в итоге словно бы с сердца свалится тяжёлый груз и даже сознание в некотором роде просветлеет. Так вот и в Интернете, на виртуальном форуме – стоит только сменить свой «ник», и жизнь начинаешь заново. Главное, так всё запутать, чтобы никто и ни о чём не догадался. И все твои прошлые прегрешения сразу с тебя спишут, потому что никому и в голову не придёт, что ты и тот, кто будто бы ушёл – это же одно лицо.

Увы, в реальной жизни так не получается – за всё приходится платить. Даже если подумаешь, что вот на сей раз пронесло вроде. Ну а когда всё уже случилось, тут остаётся только мучительно припоминать, где и когда в метро старушке место не уступил, кого просто со злости обругал, а кому испортил жизнь, да так, что, как ни старайся, теперь ничего уже по большому счёту не исправить.

А что, может и правда – начать повествование нужно туманно, а уж затем постепенно освобождаться от этой самой изначальной неопределённости. Такую формулу будто бы вывел один ныне почитаемый писатель-эмигрант. Вот и я, следуя его совету, поначалу затемнился, намудрил так, чтобы никто ничего не заподозрил, а теперь приходится разгребать самим же собой навороченные завалы в попытки прояснить, зачем всё это написал. Ну уж не для того, чтобы кому-то что-то разъяснить. Напротив, скорее уж самому кое в чём надо разобраться. Увы, очень непростое это дело – понять, где правда, а где ложь, и где человек попросту придуривается, надеясь за скоморошеством скрыть то, о чём очень не хотел бы вспоминать. А то и намеренно вводит в заблуждение, рассчитывая, что удастся уйти от наказания. Да я и сам иной раз путаюсь – что, почему, да как? И, главное, зачем всё это со мной было?

Иной раз в голову такое оправдание приходит, будто порядочный, ну прямо-таки до одури идеальный человек никогда ничего стоящего написать не сможет. У этого бедняги даже сказка о рыбаке и золотой рыбке не получится, потому как образ злой, сварливой старухи ему не по зубам. Ну откуда ему знать, что чувствует подобная особа, если сам он в её шкуре сроду не бывал, нет, не буквально, конечно, но в похожем состоянии. Вот и теперь вольно или невольно приходишь к выводу, что всё, что со мной случилось – всё вроде как одно к одному. Словно бы всю прошлую жизнь я только и делал, что собирал в каком-то закоулке памяти, как в старом сундуке, такие разные, прежде скрытые для окружающих, такие малопривлекательные, иной раз просто омерзительные лики своего «я», которыми уж точно незачем гордиться. Но вот приходит время, и вылезают из этого самого сундука и Николаша, и Гогка и даже парочка Кларисс – одна в обнимку с Томочкой, а другая вот уже примеривается, как бы сподручнее да поточнее по зубам ей врезать. И это при всём при том, что к «голубым» у меня ничего нет кроме отвращения, бюстгальтеров и юбок я сроду не носил, да вот и зубы по-прежнему свои, а не вставные.

Наверное, кто-то меня захочет упрекнуть в том, что достойного во всех отношениях персонажа я так и не в состоянии оказался описать. Да где вы его видели? Дайте адресок, я съезжу, посмотрю, а потом, если понравится, на себя примерю. Только боюсь, что такой образ будет явно не по мне. Выяснится, что где-то жмёт, а где-то морщит. Ну а сделаешь резкое движение, так вся конструкция тут же разъедется по швам. И сколько потом ни оправдывайся, мол, что злого умысла нисколько не имел, вряд ли кто-нибудь поверит.

Всё чаще думаю, не стоит ли мне своё творение сжечь? По правде говоря, оно практически готово, а я теперь так только, кое-что подчищаю и дописываю. Похоже, и Кларисса об этом догадалась, иначе не стала бы мешать его с дерьмом, прочитав всего-то несколько глав, из которых к тому же были полностью изъяты даже намёки на реальных фигурантов – то есть просто ни одной фамилии. И с чего это они так все перепугались? Наивно же верить, что две сотни страниц, в общем-то, не так уж плохо написанного текста смогут что-то изменить. Кажется, Лев Троцкий говорил: «сатира еще никогда не разрушала социальных учреждений». Да уж что верно, то верно – вряд ли моё творение поможет излечить Россию. А вдруг поможет вылечить меня? Только вот никак не разберусь, в чём суть моей болезни.

И что теперь делать, если больше надеяться ни на кого нельзя? Тем более, что даже давние друзья за что-то ополчились. И вот жуткие вещи приходится слушать про себя. Будто живу я на заработки проституток. Будто пишу книгу, посвящённую их тайным связям с нынешней «элитой», и столь нелепым способом пытаюсь отомстить тем, кто когда-то мне дорогу перешёл. Именно так! Так я же и говорю – чего только в голову им ни приходит! И даже будто бы мечтаю о том, – это уж совсем невообразимо! – мечтаю занять достойное место среди этой сволоты.

Сжечь можно бумагу. Можно кинуть на дно глубокого колодца «флэшку» с записью текста моего романа. Можно компьютер вдребезги разбить, чтобы ни одного бита информации в нём не оставалось. А дальше что? От самого себя ведь всё равно не убежишь. И будет эта неопубликованная исповедь терзать мой мозг, уничтожая меня изнутри, поскольку нет у неё выхода наружу. Так что же это такое? Исповедь-разрушитель? Роман-убийца? Ничего себе, терминатора придумал, нацеленного на одного меня! Сам себя приговорил, сам заказал и вот теперь спокойно наблюдаю, как приговор приводят в исполнение…

А что, может быть, взять, да и рассказать обо всём Лулу? Бухнусь ей в ножки, покаюсь в своих многочисленных грехах, авось и вымолю прощение. И что потом? Фея, не фея, но Лулу явно не из тех, что могут всё вернуть назад. А тогда зачем? Сострадание мне ни к чему. Пусть каждый носится со своими переживаниями в одиночку. Нечего навешивать их на других! С другой стороны, не так уж это глупо. Сначала как положено – горькая исповедь, со слезами и прочими атрибутами чистосердечного раскаяния. Зато потом, когда удастся скинуть тяжесть с плеч, будете с облегчением взирать на то, как с этим продолжают мучиться другие.

Вот до чего дошло! Даже боюсь теперь идти домой. Ну в самом деле, что же мне сказать Лулу? Самое ужасное в том, что, по-видимому, она всё понимает. Собственно говоря, если всё задумано с её участием, немудрено, что так. И даже более того – она знает наперёд, чему ещё предстоит произойти, и о чём я вот именно теперь, ну ни малейшего понятия не имею. Однако, глядя на её удивительное нежное, почти родное личико, не могу в это поверить. Да никогда!

И всё же, если бы это было так, мне стало бы гораздо легче. Не надо было бы изображать заботливого отца, не надо объяснять как, что и почему, и в какое скверное мы попали положение.

– Послушай, ну зачем я тебе такой? Какой толк от меня как от отца, если у меня не будет ни гроша в кармане? – я помешиваю ложечкой кофе, словно не догадываюсь, что он давно уже остыл. А Лулу молчит. Видимо, обдумывает мои слова. А чего там думать, когда надо срочно принимать решение.

– Ты мне не веришь, – чуть слышно говорит она.

Ну что бы ещё такое предпринять, чтобы она наконец-то разозлилась. Мне ли не знать, что, только потеряв самоконтроль, человек выбалтывает то, что в более спокойной обстановке удаётся скрыть.

– Хотелось бы верить, – отвечаю я, и не могу удержаться от ухмылки, – отчего ж не верить, когда слышишь словно бы монолог из неизвестного творения Шекспира?

– Это ты о чём?

– Да вот о том, что ты мне тут наговорила за три дня. Целый ворох вранья, сомнительных признаний и ещё Бог знает что.

– Зачем ты так? Ну какая муха тебя сегодня укусила?

Странно, но мне кажется, что она начинает говорить со мной уже совсем не так, как разговаривают со своим отцом. Ни плача, ни обид. Может быть, просто в сценарии такое развитие событий не предусмотрели? Но, честно говоря, я даже не знаю, каким образом мне на это реагировать. Ну как? То ли радоваться тому, что уже есть, то ли надеяться, что и на этот раз пронесёт, как-то обойдётся? Вот если бы знать наверняка, а так ведь опять лишь смутные собственные ощущения и её тихо, нежным голосом произносимые слова. Как шелестящий шёпот губ, как шорох ветра в занавесях на тёмных окнах…Я закрываю глаза и вижу перед собой Полину, я снова теряю голову, глядя на неё, и готов поверить…

– И всё же, ты веришь или нет?

Пожалуй, у Полины это лучше получалось.

– Я же сказал. Хотел бы верить.

– Ну и что нужно, чтобы ты поверил?

И в самом деле – что? Прислушаться к голосу крови? Так он такого мне наговорит – давеча еле пришёл в себя под ледяным душем. Ну и чего мне не хватает? Особенно обидно будет сознавать, что вот сейчас, только что мимо промелькнула твоя счастливая судьба, а ты её отчего-то не заметил.

– Может, тебе принести документ с печатями и подписями всех заинтересованных лиц, включая безвременно ушедших?

– Ну, ты уж скажешь…

– А почему бы нет? Ты только попроси, я сейчас пойду и сделаю.

– Как это так?

– Да с кем надо пересплю…

– Вот и верь тебе после такого! – я чувствую, что упускаю нить беседы, и словно бы уже Лулу ведёт допрос. А может, именно так это ими и задумано?

– Почему бы тебе сразу не признать, что ты с самого начала ни единому слову моему не верил?

– Ну сколько раз тебе повторять? Я очень хотел и даже теперь хочу…

– Чего?

Ну вот опять! А может, взять, да и признаться? Ну и как я тогда буду выглядеть? Сексуально озабоченный папаша на коленях перед своей дочерью… Ужас, да и только!

И всё же мне кажется, что ещё чуть-чуть, и она должна сказать, мол, никакая я тебе не дочь, а так, заезжая шалава из Хохляндии, погнавшаяся за длинным рублём. Да мало ли их тут! Тогда всё было бы просто и определённо. Прощальное свидание… Ну что тебе стоит, дорогая? Не в первый же раз… А после всего-то и потребуется – позвонить Клариссе, тут же явится. Наверняка кто-то из них до сих пор дежурит у подъезда. И тогда – прощай, прощай, Лулу!

А вот стоит вообразить, что она ушла, и до того мне гнусно и омерзительно становится, вы даже не в состоянии представить. Словно приговорённый к казни медленно, шаг за шагом поднимаюсь я на эшафот и ничего не могу с собой поделать – лью слёзы и рыдаю навзрыд! Жаль только, что этого никто не видит, потому что на голове у меня будто бы мешок. А может, красный колпак, та самая маска коварного и безжалостного палача? Такое предчувствие, что до самого момента казни я этого так и не узнаю.

И всё из-за того, что не могу, просто нет сил… Нет сил взглянуть в эти родные, милые глаза и во всём признаться. Только представьте себе старого глупца, поверившего, будто бы явка с повинной освободит от неизбежной кары. Смех, да и только! Хотя какой уж теперь смех? Да и никак невозможно про это рассказать – про Антона-стукача, с юных лет работавшего на меня осведомителем, про то, что на аукцион в ту страшную ночь я его с Лулу пропустил по прямому указанию начальства. Пусть всё моё участие в делах сводилось к использованию прежних связей по работе и разработке схем переправки нелегального товара за рубеж. Пусть я не был главным – надо же иметь в виду, что это Кларисса меня в свой мерзкий бизнес заманила. Но ведь и об этом тоже совершенно невозможно рассказать. Если бы в памяти всё как-то само собой не перепуталось, собственно говоря, с Клариссы и надо было бы начать рассказ. И не могу отделаться от ощущения, что ею и закончится.