Превратности судьбы

Да сколько можно! У меня уже нет сил! Вместо того, чтобы писать, вынужден доказывать ему то, что для меня предельно очевидно. Если нет желаний, если ничего не нужно, тогда жизнь теряет смысл. Тогда не возникает даже мыслей о любви.

Будет обидно, если всё же окажусь не прав. Однако почему не попытаться? Другой бы на моём месте не заморачивался, принял бы всё так, как оно идёт. И не старался объяснить то, что происходит. А собственно говоря, что я должен объяснять? Если сердце способно вместить сразу две любви, казалось бы, надо просто радоваться этому. Два очаровательных создания, чем-то похожие друг на друга, но вместе с тем самобытные и оригинальные, я бы так о них сказал. И ни с одной из них у меня нет никаких меркантильных отношений, я не ищу выгоды от связи с ними…

Вот почему-то подумал: «связь». Слово не очень подходящее, но факт остаётся фактом: одной я должен был помочь выбраться из ситуации, чреватой осложнениями, ну а другая… Какой у неё может быть интерес? Неужто книга, которую должен написать? Так я и поверил! Не хочется об этом думать, но сама же как-то говорила про Моссад. Так кто же из них мисс Марпл, а кто, на поверку, Мата Хари?

Увлечённый умозрительным исследованием, я даже забыл на время про него. Но Он тут как тут, сопит над ухом, даже иногда покашливает, чтоб не забыли о его существовании. Ох, и надоел же! Всё ему надо объяснять, разложить по полочкам. Душу перед ним выворачивай каждый раз, как перед попом в исповедальне… А надо ли? Мне даже показалось, что он завидует, что все эти его ироничные замечания вызваны лишь тем, что самому ему в любви не повезло, ну не было у него ничего подобного. Вот так одноногий инвалид завидует рекордсмену-бегуну…

В последнее время стала беспокоить мысль: могу ли я считаться автором? Понятно, что Он – это часть моего ума или души. По существу, Он – это приручённое «второе я». От тех, назойливых и страшных, я сумел избавиться. Да, Он – это часть меня. И, тем не менее, есть ощущение, что у кого-то списываю, будто выдал чей-то труд за свой. Ну неужели сам ни на что совершенно не способен? И вот всю оставшуюся жизнь буду мучиться, сознавая, что занял чьё-то место. Но чьё? Место своего «второго я»? Только попробуй об этом рассказать, решат, что с тяжкого похмелья, мол, вот до чего допился, бедолага. Нет уж, сочувствия я не признаю!

И всё же мысль о возможном плагиате очень беспокоит. С другой стороны, причём тут плагиат? По сути дела, мы соавторы. Кстати, интересно, а когда Он появился? Неужто с тех самых пор, когда я только пробовал писать? И долго ещё это будет продолжаться?

Конечно же, я не собирался избавляться от него. Нет, просто надоели эти бестактные вопросы, эти намёки, эти его выпады. Да и как избавишься, если он сидит во мне? Это я понял уже давно, смирился с этим и даже имею кое-какую выгоду от этого. В конце концов, не каждому так повезёт – виданное ли дело, чтобы «второе я» оказалось талантливым писателем? Да, всё, что мне остаётся, это холить и лелеять, всячески угождать ему, потакать его прихотям и закрывать глаза на кое-какие недостатки. Но вот совершенно нелогично возникает у меня вопрос: кто я и кто на самом деле он? Вопрос вроде бы не вполне логичен, поскольку мы с ним одно целое. И всё же непонятно, какова роль каждого из нас. Казалось бы, работаем с пользой друг для друга – он мне диктует тексты, а я их обрабатываю, готовлю для печати, отдаю в издательство. И что потом? Потом всё, как полагается – я купаюсь в лучах славы, использую преимущества положения известного писателя. Но ведь и он тоже что-то получает. Я чувствую, что с каждым разом он всё увереннее держится, если такое определение применимо ко «второму я». Он уже сам выбирает и тему, и даже время, когда хочет диктовать. Голос его окреп. Когда-то я еле различал его тихий шёпот, напоминавший шорох переворачиваемых страниц, а теперь воспринимаю чуть ли не как голос командира, отдающего приказы. И не настанет ли момент, когда он захочет стать «первым я», и будет не только диктовать слова, но и указывать, что я должен делать. Так кто же он и кто же я? Кто из нас раб, а кто хозяин?

Это нежданно появившееся подозрение, то есть мысль, как может всё закончиться, повергла меня в ужас. Я этого не хотел! Достаточно было тех лет, когда пришлось носить погоны и исполнять чужие, далеко не всегда умные распоряжения. Достаточно было года в клинике, когда ощущал себя то овощем, то подопытным животным. И вот сейчас всё начнётся снова? Нет, этого не перенесу. Пусть буду бесталанным, бедным, никому не нужным стариком, но только бы сохранилось ощущение свободы. Без этого жить просто не смогу.

И я сказал ему:

– Ты извини, но так дальше не может продолжаться.

– Что ты имеешь в виду?

Чувствую, что он уже напуган. Видимо, трудно скрыть мысли от того, кто прячется в твоей же голове.

– Да вот… попробую обойтись без твоей любезной помощи.

– Ты… без меня?! Совсем, что ли, сбрендил?

– Я бы посоветовал тебе быть осторожней в выражениях…

Мы с ним почти что родственники, однако подобные оскорбления я никому бы не простил.

– Да ты же без меня ничто! Ты просто не способен быть писателем, у тебя начисто отсутствует талант!

– Возможно, ты и прав. И всё же я попробую.

– Нет-нет! Не смей! – я чувствую, он жалеет, что погорячился. – Ну погоди, Вовчик, так мы не договаривались. Нельзя же, заранее не предупредив… Да у тебя всё равно это не получится!

– Пусть даже напишу какую-нибудь ерунду, но зато я напишу сам, без посторонней помощи.

– О, господи! Да ты, как я погляжу, просто болван! Ему словно бы на блюдечке с голубой каёмочкой… А он… Правильно говорил профессор, ты полоумный, самовлюблённый графоман! Ты бездарь, шут гороховый!

Он бы, наверное, ещё долго так визжал, захлёбываясь слюной и извергая на меня потоки оскорблений. Но я уже захлопнул ноутбук.

Глава 37. Проблемы выживания

Все эти мысли по поводу роли моего «второго я» обычно донимали по ночам. Когда не спится, в голову и впрямь лезет всякая ерунда, а утром ощущение такое, будто бы вместо сна участвовал в международной конференции по проблемам обводнения засушливых территорий Средней Азии. Это я к тому, что просыпаешься с гудящей от мыслей головой, однако всё равно ничего не понимаешь. Единственное, что могло как-то отвлечь от бесполезного копания в себе, это очередное свидание с Эстер. Да если бы так, то есть была бы возможность отбросить от себя подальше эти мысли, я бы только радовался. Однако нет, видимо, столь неподражаемо устроена эта голова, которая украшает мою шею – ей бы дать повод, а уж она любую тему разовьёт, да так, что мало не покажется.

А дело в том, что в моей жизни есть некое несоответствие. Я вовсе не считаю, что весь этот окружающий меня гламур и есть то самое, к чему стремился. Нет, это же совсем не так! Возможно, просто чувствую, что жизнь слишком коротка, и потому наслаждаюсь, как могу, на всю катушку. Словно бы впереди маячит приговор, который сделает бессмысленным и то, что я писал, что говорил, да и всё то хорошее, что сделал, совершенно обесценит. И потому мне следует спешить, надо успеть сказать, успеть любить…

Однако стоило нам с Эстер уединиться в её комнате, как незаметно, вопреки привычным для интимного свидания обстоятельствам возник разговор о её любимой тётке. Впрочем, я чуть не забыл – надо же собирать материал для книги, иначе я буду выглядеть обманщиком, который использовал доверчивость красивой дамы в личных интересах. А почему бы нет, если очень хочется?

И всё же, можно ли верить этим откровениям? Можно ли доверять тому, что сказано в постели? Весь мировой опыт вроде бы доказывает, что мужики в постели выбалтывают то, что не удалось бы вытащить из них клещами. Да пропади оно всё пропадом! Тут рядом несравненная, очаровательная, удивительная – с ней не сравнится даже Мерилин Монро! Ей даже юная Брижжит Бардо в подмётки не годится! И вот готов рассказать ей обо всём, лишь бы не кончалось наслаждение.

А женщины? Какая из них в постели обойдётся без притворства? И коли так, можно ли им доверять? Постель – это самое удобное место для обмана, а женщина – наиболее подходящий для этой цели инструмент. Печально, но это факт, не подлежащий обсуждению.

Сначала я решил, что она врёт. Да просто не могу поверить в это! Чтобы ради каких-то даже благородных целей так просто взять и лечь под мужика. Вот выдумщица на мою больную голову! Всякое готов был от неё услышать, однако клевета на свою родную тётку – это уже нечто запредельное. Нет, такие откровения не для меня.

– Что тебя смущает? Переспать с врагом даже церковь разрешает, если это с пользой для страны.

– Так, может быть, и ты сейчас?..

– Ой! Не дури! Какие у тебя тайны от меня? – и шаловливо улыбнулась. – Вот был бы ты, к примеру, физиком, участвовал бы в разработке оружия или в ядерной программе, тогда другое дело.

– Бог миловал…

– Сейчас это не актуально. А в те годы опасались, что бомба может появиться у Саддама. Вот и приходилось информацию добывать любым путём.

– И что стало с тем физиком, с которым твоя тётушка спала?

Эстер задумчиво посмотрела на меня.

– Его убили. Прямо на улице, в Париже, на авеню Клебер. Изрешетили его машину так, что никого в живых там не осталось.

– Это уже какой-то триллер! – я был потрясён, причём даже не примером этого средневекового варварства, а тем, как спокойно Эстер сказала про убийство.

– Это не триллер, а война. Война за выживание Израиля.

Она ещё что-то говорила про то, как охотились на лидеров палестинских боевиков, расстреливали из автоматов, взрывали, пытались отравить. Однако это меня уже не увлекало. Я был по горло сыт всеми этими подробностями, словно бы посмотрел многосерийный боевик. Меня от всего этого тошнило! Остался лишь один неясный для меня момент – что чувствует женщина, когда занимается сексом со своим врагом? Скажем, проститутку я могу понять – с кем и когда, ей просто по фигу, лишь бы заплатили. Там тело – просто товар. А как же здесь? Здесь тело сделали оружием?

– Понимай, как хочешь. К тому же нет здесь ничего такого уникального. Это давно известный метод. Припомни Мату Хари, да и у вас ещё со времён НКВД пользовались услугами красивых женщин.

– Ты что имеешь в виду?

– Одно другому не мешает, – Эстер нежно улыбнулась и придвинулась ко мне.

И то верно. Пора бы в этой борьбе за выживание сделать перерыв. Нечто вроде лирического отступления…

Уже когда она одевалась, у меня возник ещё один вопрос:

– Эстер! Вот ты говорила про Ирак, про эту их ядерную программу в восьмидесятые годы. Но ведь наверняка сейчас те же проблемы у Израиля с Ираном.

– Милый, ты слишком много хочешь знать. У меня даже могут возникнуть подозрения, – сказала она, застёгивая лифчик.

В шутку это было или же всерьёз, я так и не понял. Да кто их разберёт! Я не удивлюсь, если они все работают на свою разведку. Вот и Эстер – стоит мне задать вопрос, как у неё в голове сразу домыслы, догадки, обвинения…

– Между прочим, не я затеял этот разговор про твою всезнающую тётку.

– Ладно, ладно. Я пошутила, не сердись. Только откуда же мне знать? Тётка ведь давно уже не работает в Моссад.