Поздняя весна. Повести и рассказы

Зря я произнесла это слово. Я совсем забыла в свете последних событий своей бурной жизни, что оно действует на мать, словно упоминание о прошлых романах мужа на ревнивую жену. Она в своё время была категорически против моего поступления в медицинский колледж после девятого класса. Ей хотелось, чтобы я шла протирать штаны в десятый-одиннадцатый, а после – учиться пять-шесть лет на юриста или экономиста какого-нибудь, затем перебирать бумажки в пыльной конторе, «как все нормальные люди», но я тогда взбунтовалась так, как не бунтовала больше никогда.

– … понос и рвоту! – Разорялась мать. – Тоже мне, призвание! На кого ты стала похожа, работая этим своим фе-е-е-ельдшером! – Последнее слово было произнесено с такой неприязнью и брезгливостью, что я расхохоталась.

– Видимо, я тебе больше нравилась, когда работала в администрации, да, мама? – Весело осведомилась я. – Зелёное лицо, перекошенное нервным тиком, синие круги… даже не под глазами, а вокруг них, серые губы! Вот, это был шедевр! Чистый Пикассо!

Мать замолчала на секунду, а потом выдала:

– Ну, нет, что ты! Тогда ты мне тоже не нравилась.

– А, когда я тебе нравилась? – Взорвалась я, словно граната в руках глупца, стащившего с неё зачем-то кольцо. – Я тебе и в школе не нравилась, потому что не была квадратно-гнездовой отличницей, потому что посещала дзюдо вместо нежно любимой тобой художественной гимнастики и драмкружок вместо музыкалки! Я тебе и в драмкружке, на сцене, тоже не нравилась, причём ни в одной роли – ни Бабы Яги, ни пажа, ни Настеньки! На кой ляд вообще было меня рожать, если я никуда не вписываюсь, не вкакиваюсь, никогда тебе не нравлюсь и, вообще, со всех сторон неправильная?!

На том конце давно шли короткие гудки, а я всё кричала и кричала в трубку свои обвинения, заливаясь уже не горячими даже, а, кажется, кипящими слезами. Входящие и выходящие женщины посматривали на меня кто со страхом, кто с недоумением. Одна из них, кажется, немного понимающая по-русски, сочувственно покачала головой, вышла и… привела с собой Марженку! Ну, кто её просил?

А кто просил меня тащить Милана в салон, в парк, на пробежку, в театр и в ресторан? Кто звал меня в комнату Яромира, когда там посреди ночи горел свет? Кто умолял Ярека везти друга-музыканта в салон для спортсменов и выбирать там для него стрижку футболиста? Кто просил доброго и правильного Милана давать мой номер телефона блудливому и лицемерному Збогару? Люди склонны проявлять заботу друг о друге, и это прекрасно. Правда, объект заботы не всегда бывает этому рад, но, что поделать!

Через десять секунд я рыдала в объятьях Марженки, мгновенно залив слезами плечо её ультрамодного, серого с красными вставками платья. Марженка гладила меня по волосам и повторяла:

– Всё будет хорошо, деточка моя! Всё перемелется! Он просто ещё не понял, какое сокровище ему досталось! Он подумает и прибежит обратно, и прощения у Янички попросит, – успокаивала Марженка, решив, что я поссорилась с молодым человеком.

Ну, вот! И она туда же!

– Я с мамкой поругалась! – Прорыдала я.

Оставалось только добавить, что именно поэтому я теперь у Милана и перекрываюсь, как Ванька.

– Это нехорошо, конечно, – тут же перестроилась Марженка, – но тоже поправимо. Между родными людьми бывает всё! Я тоже, знаешь, как со своей мамкой ругалась в твои годы? Она хотела, чтобы я вышла замуж… уже хоть за кого-нибудь, нарожала двоих-троих детишек и ходила бы по Любляне, толстая и довольная. Но, не тут-то было! У тёти Марженки совсем другие интересы. Вот и ты никого не слушай, живи своей жизнью. А мамочке твоей мы пошлём чудесный подарок, она и успокоится!

Кстати, хорошая мысль насчёт подарка. Мать всегда их любила и умела получать. Марженка молодчина! Она вовремя может сказать нужные слова. Они у неё самые простые, но, в тоже время, самые действенные.

Мой агент заставила меня умыться и замазать выступившие на моём лице красные пятна её плотным тональным кремом, не особо заботясь о растушёвке его по коже.

– Всё равно уже ночь, – пояснила Марженка, – и освещение в зале приглушённое. Никто ничего не разберёт. Мы сейчас проводим вас с Миланом до машины, а Милану всё равно, чем там вымазано твоё лицо, он видел тебя всякой!

И она рассмеялась своим молодым, серебристым смехом. Нет, мой агент не серебро, и не золото даже, а настоящий кусок платины высшей пробы!

Лица мужчин, ожидавших нас в зале, были напряжёнными и встревоженными. Я видела, как Милан отказал одной симпатичной молодой особе, пригласившей его на белый танец. Видимо, моё долгое отсутствие и впрямь напугало его.

– Наконец-то! – Сказал он, поднимаясь нам с Марженкой навстречу. – Я уж думал, тебя похитили, сестра! – Быстрый поцелуй в щёку.

– Ничего страшного, братец, – ответила я, как можно веселей и беспечней. – Я с мамкой по телефону заболталась!

– Очень хорошо, когда между пожилыми родителями и взрослыми детьми такие тёплые, доверительные отношения! – Изрёк Борис, и я подумала, что да, наверное хорошо. Жаль, что мне это неведомо.

– Время уже позднее, – произнесла Марженка задумчиво. – Не пора ли нам по домам? Всем нам, кроме Бориса, завтра рано вставать, так что…

Мы дружно с ней согласились, мужчины расплатились по счёту, и наше маленькое общество двинулось к выходу, ловя на себе радостные, восхищённые и огорчённые взгляды других посетителей и посетительниц «Рыбного Дома». Брат и сестра, как и обещала Марженка, проводили нас до машины, мы ещё раз условились о встрече с Борисом, и я уселась в автомобиль Милана рядом с ним.

На моего кровного брата неожиданно накатил приступ нежности, и он решил легонько погладить меня по щеке своим твёрдым, мозолистым указательным пальцем. На пальце при этом остался заметный слой тонального крема Марженки. Милан расхохотался и произнёс сквозь смех:

– Как хорошо, что ты приехала ко мне, сестрёнка! Без тебя я бы уже давно умер от тоски!

– Твоей сестрёнке клоуном работать в цирке! – Рассмеялась я в ответ и серьёзно добавила: – Без грима.

Мы снова так и покатились со смеху. Отсмеявшись, Милан спросил:

– Сильно она довела тебя на этот раз?

Он был в курсе наших с матерью отношений и всегда принимал мою сторону ещё до того, как вникнет, по обыкновению своему, во все детали.

– Изрядно, – честно призналась я. – Правда, я и сама наговорила в этот раз много лишнего.

Узнав, чего именно я наговорила, Милан успокоил меня:

– Ты правильно сделала. Пусть знает правду!

– Кто-то из великих сказал, что правду не надо швырять, как мокрое полотенце. Её следует подавать с поклоном.

– Ты уже миллион раз подавала ей правду с поклоном! – Возмутился Милан. – И та каждый раз летела тебе в лицо, как камень! Может, хватит уже?

– Ты прав, Милан, – согласилась я. – Конечно, хватит. Я не обязана соответствовать чьим-то представлениям о себе, даже если этот кто-то – моя мать. Она проживает свою жизнь так, как хочет, вот, и я ничем не хуже!

Мы закрыли эту тему и принялись болтать о том, как хорошо и плодотворно мы провели этот вечер, обсуждать еду и убранство ресторана, строить, достраивать и перестраивать планы на завтра-послезавтра.

В приподнятом настроении мы с Миланом вошли в гостиную, а там…

В гостиной стоял аромат каких-то диковинных, тяжёлых благовоний вперемешку с запахом давно не мытого человеческого тела, словно в приёмный покой больницы привезли индианутую тётеньку и грязного, загульного, командировочного дядьку одновременно. Мы с Миланом недоумённо переглянулись.

Однако рано мы начали удивляться.

На диване перед телевизором восседала… самая настоящая, разряженная в пух и прах, колоритная цыганка. Возраста она была явно далеко за пятьдесят, скорее, ближе к шестидесяти. Очень худая, кожа и кости. Платье на этой эксцентричной особе было тёмно-синее с крупными золотыми звёздами. Золото красовалось у неё в ушах, на руках, шее, запястьях и, как вскоре выяснилось, во рту, в виде золотых коронок.

Лицо цыганки было, конечно же, смуглым, волосы и глаза чёрными, а тонкие губы изо всех сил подчёркнуты ярко-красной помадой. Нанесена помада была довольно криво. Видимо, тётенька страдала дальнозоркостью, как и многие люди её возраста, но очков не надевала. На её вполне типичной, в общем-то, для цыганки физиономии со страшной силой выделялся нос. Я ещё никогда не видела таких тонких, горбатых и нагло выпирающих носов, но его обладательницу это «сокровище», кажется, нисколько не смущало: гордая посадка головы, вальяжная поза и невозмутимое выражение лица выдавали в ней очень уверенного в себе человека.

– А, явились, касатики! – Приветствовала нас тётка. – Я вас тут давненько уже поджидаю!

– Какого чёрта… – начал Милан, медленно, но верно заводясь.

Цыганка вскинула руку ладонью вперёд и предостерегла его:

– Никаких чертей ближе к ночи, касатик! А то, неровен час, явятся. Хотя, тебе ли их бояться, с таким-то ангелом-хранителем? – Произнесла она гораздо мягче и веселее, указывая на меня. – Я, собственно, по твою душу явилась, голубка. Иванко просил меня погадать тебе, девица.

Ах, вот оно что! Цыганку привёл Иван, чтобы она погадала мне. Интересно, кто его… впрочем, о людской заботливости я сегодня уже рассуждала.

– Так, вы друг нашего Ванечки! – Выдала я первое, что пришло в голову.

– Друг! – Презрительно повторила цыганка. – Я его цыганская мать!

Значит, вот, к кому Ванька сбегал в своё время от родителей!