Земля обетованная

– Она и одеколон выпьет, если ничего другого не будет. Но вкус не утратила. Так что сегодня нам уже не вырвать бутылку из ее когтей. Разве что по-быстрому выпить все самим. Хотим мы этого?

– Нет, – твердо ответил я.

– Вот и я так думаю. Значит, оставим графине.

– Я и эту не особенно хотел. Дай мне лучше твоей. Она мне как-то больше нравится.

Мойков одарил меня проницательным взглядом своих широко раскрытых, немигающих глаз мудрого старого попугая. Я видел: он думает о многих вещах сразу.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Ты у нас настоящий кавалер в самых разных смыслах и направлениях, Людвиг. Благослови тебя Бог. И храни, – добавил он неожиданно.

– От чего? От кого?

Заметив, что графиня на него не смотрит, Мойков одним быстрым движением опрокинул в себя полную до краев стопку. Потом, отерев рот тыльной стороной огромной ладони, бережно поставил стопку на стол.

– Только от самого себя, – ответил он. – От кого же еще?

– Останьтесь с нами, господин Зоммер, – упрашивал меня Рауль. – У нас импровизированное торжество в честь Владимира. Может, последний его день рожденья, – добавил он шепотом. – Кто в наши-то дни живет больше восьмидесяти?

– Те, кому восемьдесят один и больше.

– Это уже библейский возраст. Вы бы хотели дожить до такой старости? Пережить свои желания, свой голод, свои вожделения? Какая тоска! Хоть сразу вешайся.

У меня на этот счет были совсем другие взгляды, но я не стал разъяснять их Раулю. Я торопился уйти. Мария Фиола ждала меня в своей уютной чужой квартире.

– Оставайтесь! – наседал Рауль. – Не будьте занудой, вы никогда им не были! Может, последний день рожденья у Владимира. Вы ведь тоже его друг!

– Мне надо идти, – сказал я. – Но я еще вернусь.

– Точно?

– Точно, Рауль.

Внезапно я почувствовал – меня втягивают во что-то, что смахивало на маленькое предательство. Я не сразу понял, в чем дело, да и глупо было думать о такой ерунде. Мойкова я видел каждый день и прекрасно знал, что на собственный день рожденья ему глубоко наплевать. Тем не менее я сказал:

– Я ухожу, Владимир. Но, возможно, еще успею вернуться до того, как вы разойдетесь.

– Надеюсь, что не успеешь, Людвиг. Не будь дураком. – Мойков шутливо ткнул меня в плечо своим огромным кулачищем и подмигнул.

– Последние капли твоей настоящей водки утекают, – вздохнул я. – В аристократическое горло графини. Она только что разделила остатки с другом Рауля. Недоглядели мы.

– Не страшно. У меня еще две бутылки есть.

– Настоящей?

Мойков кивнул.

– Мария Фиола сегодня после обеда принесла. И я их надежно припрятал. – Заметив мое удивление, он спросил: – А ты разве не знал?

– Откуда же мне это знать, Владимир?

– Тоже правильно. Одному Богу известно, откуда она добывает этот райский напиток. В Америке его не купить, я точно знаю.

– Наверное, у какого-нибудь русского, это самое простое объяснение. Ты все забываешь, что Америка и Россия союзники.

– Или у американского дипломата, который получает ее прямо из России, а может, и из русского посольства в Вашингтоне.

– Не исключено, – согласился я. – Главное, она у тебя есть. И в надежном укрытии. Какой смысл гадать о происхождении своей собственности?

Мойков рассмеялся.

– Золотые слова. Слишком мудрые для твоего-то возраста.

– Такая уж у меня проклятая жизнь. Все не по годам рано и с лихвой.

Я завернул на Пятьдесят седьмую улицу. Променад гомосексуалистов на Второй авеню был в полном разгаре. Тут и там слышались радостные оклики, приветствия, взлетали в грациозных и расточительных жестах руки, и все это было отмечено печатью какого-то ликующего эксгибиционизма: в отличие от нормального променада с нормальными влюбленными парочками, где царит скорее тяга к укромности и секретам, здесь, напротив, наблюдался своеобразный парад беззаботной, едва прикрытой непристойности. Хосе Крузе кинулся ко мне, как к старому знакомому, и повис у меня на руке.

– Как насчет коктейля в дружеском кругу, mon eher[41 - Мой дорогой (фр.).]?

Я осторожно высвободил руку. Со всех сторон на меня уже поглядывали, как на лакомый кусочек.

– В другой раз, – ответил я. – Спешу в церковь. Там у моей тети отпевание.

Хосе так и покатился от хохота.

– Неплохо, ей-богу! Тетя! Ну, вы и шутник! Или, может, вы не знаете, кто такая тетя?

– Тетя есть тетя. Эта тетя была старая, вздорная и к тому же негритянка.

– Друг мой, тетя – это старый педераст! Счастливого отпевания! – И он хлопнул меня по плечу.

В тот же миг я увидел, как его палевый пудель Фифи невозмутимо поднимает лапу возле газетного киоска. Киоскер Куновский со своего места не мог видеть Фифи, но у него, вероятно, уже выработалось шестое чувство. Внезапно вскочив, он пулей вылетел из двери, опрокинул по пути стопку журнала «Лайф» и с яростным воплем метнулся за угол в явном намерении дать Фифи пинка. Однако Куновский опоздал. Помахивая хвостиком, Фифи с невиннейшим видом трусил прочь, удалившись от места преступления уже метров на десять.

– Опять этот ваш проклятый пудель! – заорал Куновский на Хосе Крузе. – Вон, свежий номер «Эсквайра» весь испоганил! Платите!

Хосе Крузе недоуменно поднял брови.

– Мой пудель? Но у меня нет никакого пуделя. Не понимаю, о чем вы говорите?

– Да вон, вон он! Убег стервец! То есть как это у вас нет пуделя? Я вас сто раз видел с этой псиной!

– Сто раз? Вполне возможно, но не сегодня. Мой песик болен, он лежит дома. Все еще не оправился от пинка, которым вы его наградили несколько дней назад. По идее, надо бы заявить на вас в полицию. Мой пудель, между прочим, стоит немалых денег, не одну сотню долларов.

Между тем вокруг нас уже собралась кучка сочувствовавших Хосе единомышленников.

– Надо оповестить общество охраны животных, – деловито заявил один. – И потом, с чего вы вообще взяли, что это собака данного господина? Где собака-то? Если бы собака была его, она бы тут, рядом стояла.

Фифи как будто и след простыл.